Тайные безумцы Российской империи XVIII века

На сие сперва он, Жуков, ему ничего не ответил, а сказал только: «Поди прочь, я спать хочу» и лег спать, а как проснулся, то Сидоров, паки взошед к нему, говорил: «Что ж, де, вы не скажите, как изволила государыня принять престол». На что он, Жуков, ему сказал: «Как, ты не знаешь? Государыня была в Петергофе и приехала в Петербург, и изволила принять престол». А Сидоров ему говорил: «Я, де, этого не знаю, скажи, де, обстоятельно, каким это образом было». На что он, Жуков, ему говорил: «Как, де, отец мой был в Сестребеке[337], тогда государь велел отцу моему делать на голстинскую команду ружья, и отец мой езжал в Раниенбом[338] с докладом к государю и слышно было, что, де, государыня изволила жить в Петергофе, и ей было дурно, и так как бы была под караулом, и государь ее не полюбил, а потом, де, генералитет и гвардия стали просить государыню, чтоб она изволила принять престол вместе с великим князем, и потом изволила ездить в Москву короноватца». На сие оной Сидоров ему сказал: «Да как, де, вы говорите, что они оба престол приняли, а корону носит государыня одна». На сие он, Жуков, ему говорил: «Ты, де, этого не разумеешь, что значит государыня приняла престол в Петербурге, а короноватца ездила в Москву, а великой князь только принял престол».

Пересказывая этот разговор, Жуков заметил, что «тогда об этом многие говорили», тем самым подтверждая слухи, ходившие при восшествии на престол Екатерины II. Небезынтересно и то, что Жуков подозревал Сидорова в организованной следователями провокации, и, значит, подобная практика существовала и была известной. При этом из его рассказа мы, во-первых, узнаем, что Петр III приказывал изготавливать ружья для своих голштинцев и что Жуков-старший во время переворота находился при императоре. Во-вторых, что даже гвардейский офицер не имел четкого представления о событиях июня 1762 года, а также — как формально и фактически распределялись роли между императрицей и наследником. И это при том, что, судя по показаниям, Жуков бывал при дворе — вероятно, в числе караульных гвардейцев.

В частности, он рассказал, что читал Евангелие, находясь под арестом, и, встретив имя Елизавета[339], вспомнил фрейлину Елизавету Петровну Бутурлину, которую видел стоящей за стулом государыни и которая просила его узнать о не дошедших до нее письмах отца из Парижа. Речь идет о дочери дипломата Петра Александровича Бутурлина и Марии Романовны Воронцовой. Почему Бутурлина обратилась с этой просьбой именно к Жукову (если действительно обратилась), неясно, но это мимоходное воспоминание вполне достоверно и подтверждается еще одним правдоподобным наблюдением из придворной жизни: «И как государыня изволила играть в карты и, встав со стула, приподняв ногу, хотела идти с куртога, то минут с десять не могла сойтить с места и покачнулась». По-видимому, у императрицы от долгого сидения за карточным столом затекла нога, и эта маленькая деталь, конечно же, имеет для историков столь же ничтожное значение, как и сообщенные Сытиным сведения о мозоли на пальце князя Вяземского, но показательно, что именно это запомнилось Жукову и, по-видимому, обратило на себя внимание присутствующих. Причем впечатление от этого эпизода было, вероятно, столь ярким, что Жуков счел необходимым рассказать об этом следователям.

Третий сюжет показаний Жукова касается взаимоотношений цесаревича и Г. А. Потемкина:

Слышал он от многих, да и от Федора Ивановича Вадковскаго и от князя Александр Ивановича Одоевскаго слова такия: «великой, де, князь просил Потемкина, чтоб князя Гагарина[340] определить в армейския полки, и князь Потемкин взялся за это, но не зделал[341]. Так, де, великой князь и в неудовольствии о этом, и чтоб он не попросил, так не зделают». А после штата графа Якова Александровича Брюса квартермистр Швыйковской и порутчик Нефедьев, пришед к нему в квартиру и говоря те же самыя про великаго князя и Потемкина слова, сказывали ему: «Он (Потемкин. — А. К.), де, сожалеет, что несчастлив в государе». А потом говорили: «Вот, де, сегодня великой князь поехал на Каменной остров»[342]. И считали, кто с ним из господ, и как дошли до князя Потемкина, поехал ли он, то оне ему говорили: «Нет, де, он не ездит к государю, его де государь не жалует».

Подобного рода слухи, надо полагать, были широко распространены, а потому ничего особенно важного и опасного в рассказах Жукова обнаружено не было. Из Тайной экспедиции он был препровожден в Спасо-Евфимиев монастырь, откуда в 1791 году отдан отцу, скончавшемуся уже в следующем 1792 году, после чего, надо полагать, забота о Карпе Афанасьевиче легла на плечи кого-то из трех его братьев[343].

О, мягко говоря, прохладных отношениях великого князя и Потемкина хорошо известно, но из показаний Жукова мы узнаем, что они не были секретом, но, напротив, являлись предметом обсуждения как в среде сановников, так и гвардейских обер-офицеров, зорко следивших за придворной жизнью.