Тайные безумцы Российской империи XVIII века

Соблазн таил в себе и новый образ царской особы. Московский царь обитал за высокими кремлевскими стенами и был подобен Богу. Его публичное появление становилось равносильно божественному чуду, и всякий при виде его должен был, распростершись ниц, наполниться трепетным восторгом, радостью и умилением. С царя Федора Алексеевича, в 1682 году запретившего уподоблять царя Богу, начинается процесс секуляризации царского образа. Процесс этот был сложным и противоречивым, поскольку одновременно формировалось и то, что принято называть «светской святостью». Основатель империи Петр I постоянно передвигался по стране, вступая во взаимодействие с самыми разными слоями населения. Царская особа, как кажется, стала доступнее и с появлением новой столицы с ее иначе организованным городским пространством. Императоры и императрицы, проезжая или проходя по улицам города, чаще участвовали вне дворцовых стен в светских публичных мероприятиях, за которыми могли наблюдать жители Петербурга и многочисленные приезжие. Анна Иоанновна, как известно, коротала время, сидя у окна Зимнего дворца, и нередко подзывала проходивших мимо прохожих. Елизавета Петровна еще до восшествия на престол бывала крестной матерью детей солдат-преображенцев, называвших ее «кумой», а Екатерина II совершала поездки по стране, имевшие важное значение в формировании нового образа верховной власти[351]. Даже проникнуть в царский дворец в екатерининское время, как видно из истории Родиона Щетинина, было несложно. Личные встречи с монархом или с какой-то иной знатной особой — реальные и воображаемые — как мы еще увидим, занимали важное место в фантазиях безумцев, попадавших из‑за них в органы политического сыска.

«Очеловечиванию» царского образа косвенно способствовала и сама власть. Так, к примеру, уже упоминавшийся манифест от 5 марта 1718 года с перечислением «вин» бывшей царицы Евдокии Лопухиной не только сообщал о ее блудной связи со Степаном Глебовым, но и цитировал три ее любовных письма к своему избраннику, тем самым посвящая каждого подданного в подробности интимной жизни одного из членов царской семьи. По мнению биографа Евдокии В. Н. Козлякова, тем самым «царь Петр хотел усилить впечатление от преступлений отвергнутой им царицы»[352]. Однако вряд ли царь добился желаемого эффекта. Знакомство с любовной перепиской, хоть и бывшей, но все же царицы, делало ее живым, смертным человеком, подверженным тем же грехам и искушениям, что и те, кому царский манифест был адресован. Признанный сумасшедшим солдат Измайловского полка Иван Сутарихин, находясь под арестом в полковой канцелярии, в 1748 году говорил другим арестантам:

Что государыня, растакая мать (выговоря то слово по-матерны прямо), до сих пор нас держит; она, де, не бог и богу же не товарищ; она, де, вить человек и мы, де, такия ж люди; ежели бы, де, я был на воле, то б, де, я ее на копье посадил[353].

Еще одним побочным и, конечно же, вовсе не запланированным результатом обнародования писем Евдокии Лопухиной было то, что отныне интимная жизнь царствующих особ фактически становилась дозволенным предметом общественного обсуждения. Манифест Петра, призывавший подданных осудить блудные похождения царицы, как бы снимал табу с этой темы, что не могло не распространиться и на других членов царствующего дома, и, как будет показано ниже, в свою очередь, не могло не отразиться в «сумасбродных речах» безумцев.

В 1735 году из петербургского духовного правления в Тайную канцелярию пришло сообщение, что явился «в юродственном платье некакой ханжа»[354], который оказался крестьянином Карачевского уезда Алексеем Костюниным: «…а по осмотру на оном Костюнине имеетца платье волосяное черное, тканое из лошадиных грив и хвостов, зделанное наподобие того, как женской сарафан; у того ж платья около воротника и у рукав и подола обшито из лоскутьев красного и василькового сукна». Произносимые Костюниным речи насторожили церковников, о чем они и доложили по инстанции. В Тайной канцелярии крестьянин, чей наряд уже сам по себе должен был навести следователей на мысль о его душевном расстройстве, рассказал, что за пять лет до этого пришел в Москву молиться и, когда шел мимо дворца, его увидела императрица Анна Иоанновна, очевидно заинтересовавшаяся его необычным видом. Салтыков и Ушаков его к ней привели, она спросила: «Что ты за человек?» Костюнин ответил и попросил записать его в Измайловский полк[355], но вместо полка (убедившись, видимо, в его безумии) его отправили в Николо-Угрешский монастырь[356], где Алексей голодал, а поэтому пошел в Петербург, чтобы попросить императрицу вернуть его в деревню. В столице он зашел в церковь, где его схватил протопоп и отвел в духовное правление. После этого кажущегося вполне правдивым объяснения Костюнин перешел к описанию своих видений: