Тайные безумцы Российской империи XVIII века

И Александр Сытин, и Карп Жуков были, конечно же, вполне лояльными подданными, но подчас интерес к политике порождал критику действий властей или желание вмешаться в государственные дела. XVIII век, как известно, был веком прожектерства и авантюризма, порожденного новым представлением о человеке как творце собственной судьбы[344], но у людей с психическими расстройствами стремление поучаствовать в политике приобретало зачастую своеобразный и фантастичный характер. Подобного рода сведений в следственных делах органов политического сыска относительно немного, но сюжеты, которых касались в своих фантазиях попадавшие туда безумцы, заслуживают внимания.

Глава 8 «Я, де, и сама Россия»

Большей частию лежал на кровати и рассуждал о делах Испании.

Н. В. Гоголь «Записки сумасшедшего»

19 февраля 1733 года в Зимний дворец в Петербурге явился человек и объявил, что знает за собой «слово и дело». Неизвестный оказался тульским посадским Прохором Бармашевым, который, как уже упоминалось, был глубоко опечален испортившимися в аннинское время нравами:

Блаженной памяти при Его Императорском Величестве Петре Великом мосты и колегии были изрядные и вольных домов и непотребства не много было и что холостых бы, де, всех Его Величество мог переженить. <…> А имеющия, де, в Санкт-Петербурге шинки и вольные домы надобно перевесть, а холостых всех переженить, а табак пить запретить, потому что в шинках и вольных домах много живет непотребства и блядни, а холостых переженить того ради, что<б> с чюжими блудно не жили, а табак пить запретить, потому что от того людям живет искушение, а какое, того по многим вопросам не сказал.

Также Прохор рассказал об упавших на него с неба ракете и бочке с порохом, о двух свиньях, повстречавшихся ему и говоривших человеческим языком, а также о том, что его двоюродный брат и хозяин дома, у которого они с братом жили, отравились невской водой и умерли. Брат Бармашева действительно умер за три дня до того, как тот явился во дворец, и, согласно показанию одного из свидетелей, именно после этого Прохор сошел с ума[345].

В деле Прохора Бармашева нет сведений о его возрасте, но, судя по тому, что он жил в столице уже шестнадцать лет, можно предположить, что он попал туда совсем молодым. Вероятно, Петербург, так не похожий на родную Тулу, его поразил и петровское время, на которое пришлась молодость Бармашева, представлялось ему своего рода «золотым веком». И это при том, что, хотя указы аннинского времени постоянно ссылались на авторитет Петра I как средство легитимизации власти, формирование культа первого императора началось лишь в следующее, елизаветинское царствование. Однако, как известно, не все деяния великого реформатора вызывали восторг современников.

Олонецкий посадский Никита Осьмого в 1741 году на допросе в Тайной канцелярии заявил:

Напредь сего блаженныя и вечнодостойныя памяти государь император Петр Великий писался государем, царем, а как стал писатца императорским величеством, и от того, де, стало в народе смущение, что в церквах, де, во время божественного пения поют худо, а как поют худо, того сказать он не знает[346].

Двадцать лет спустя на эту же тему при допросе в этом же учреждении высказался пономарь Иван Ильин:

Исусу Христу неудобно, что ныне всероссийской державе божие, благословенное богом отцем, возлюбленное, от ангелов и архангел и от всех небесных сил препетое и превозносимое святое царево именование оставлено.

Более того, Ильин был убежден, что империя — это порождение дьявола: «Искушал, и смущал мене супостат наш дьявол и похвалялся яко бы росийския держава ныне его наставлением именуется империя»[347].