Тайные безумцы Российской империи XVIII века

Пришли, де, к нему святые Николай Одринской[357] и Сергий Чюдотворцы, Иоан Свойственник[358], Иоан Предтеча и говорили ему: молись, де, ты Николаю Чюдотворцу, будет тебе государыня Анна Иоанновна обручницею[359], и тогда учиниться мольба на двенатцать лет и турецкой салтан со всем своим войском ей, государыне, покоритца без бою и бес крови и креститца, де, в рускую веру, и подушныя деньги тогда збавят на столько лет, сколько она, государыня, и все сенаторы придумают.

В другой раз:

Пришла к нему пресвятая овца Печерская и Антонии и Феодосии Печерския ж и Николай Одринской Чюдотворец и говорили ему: «Поди, де, ты и донеси государыне, чтоб поехала в Киев богу молитца со всеми господами и кавалерами, и как поедет то, де, всех врагов под ноги свои покорит и славу, де, свою прославит и во всей великой и малой и белой России будет хлеб родитца, и будет, де, ей государыне здравие на многие и долгие лета со всем христолюбивым воинством и родом христианским с священным синодом и монашеским чином»[360].

Как видно, мысли этого явно не вполне здорового крестьянина, в которых обусловленная молитвой победа над турками, символизировавшая торжество христианства, сплетена с сугубо мирскими заботами о снижении подушной подати, носили откровенно патриотический характер и были проникнуты заботой о благоденствии отечества, воплощенном в богатом урожае. Собственно, и сами эти видения могли возникнуть лишь при условии, что Костюнин обо всем этом размышлял и его волновали победы над внешними врагами, благополучие государства и облегчение участи крестьян. Показательно, что ни императрице, ни придворным, ни задержавшему Костюнина протопопу, ни тем более чиновникам Тайной канцелярии не пришло в голову, что перед ними юродивый, как это могло бы быть столетием ранее.

Уже упоминавшемуся финну Лауренцу Дальроту, высланному в Швецию, голоса говорили: «…ты король дацкий и швецкий», но и он утверждал, что в 1733 году

Цесаревна Елисафет Петровна его некогда увидела и у него спросить изволила, кто он такой и чего ради он всегда на небо смотрит, на что он ответствовал: «Цари и князи суть пепел и пыль, и дух их отидет…» А в ноябре месяце того ж 1734 году ея высочество государыня цесаревна Елисафет Петровна платье, которое он ныне носит, ему пожаловать изволила[361].

Елизавета, будучи еще цесаревной, действительно вполне могла заговорить с охранявшим ее дворец солдатом или заинтересовавшим ее незнакомцем, а для него это могло стать толчком, породившим его последующие фантазии.

Житель Новгорода Сидор Морозов в 1737 году ссылался на знакомство с С. А. Салтыковым, которое он якобы завел, когда тот проезжал через Новгород, а также утверждал, что он, Морозов, «человек весьма надобной и знатен иностранными людьми — принцу его светлости португальскому и другим»: когда принц ехал через Новгород и был в церкви, Сидор туда пришел, принцу поклонился, и тот на него посмотрел! Также он кланялся и императрице[362].

Монаршая особа, воспринимавшаяся как обычный живой человек, была вершиной земного величия, источавшей «обаяние власти», манившей и притягивавшей русских людей. Монаршую особу можно было ругать, злословить о ее личной жизни, но один лишь взгляд императрицы на подданного, выпавшая возможность поклониться ей, поцеловать ее руку, сказанное ею на ходу слово и уже тем более проявленный интерес к его личности ощущались как ниточка, связывавшая человека с ее величием и возвеличивавшая его самого. При этом сами эти действия монаршей особы были поступками живого, смертного человека, и казалось, что с этого момента императрица знает удостоившегося этой чести, он ей знаком, она его помнит, и это мнимое знакомство наполняло маленького человека сознанием собственной значимости и важности. В этом соединении двух, казалось бы, несовместимых крайностей и было воплощение «светской святости».

Считавший себя сыном герцога Голштинского копиист Николай Дмитриев утверждал, что дважды «подходил к ручке» ее величества и та «изволила мне сказать, чтоб я ходил во дворец, когда захочу»[363]. Явившийся в 1787 году в придворную церковь в гвардейском мундире купец Алексей Дьяконов в Тайной экспедиции поведал: