Тайные безумцы Российской империи XVIII века

Учившийся в харьковской семинарии Татаринов сперва служил в курском земском суде, потом канцеляристом при прокуроре, затем в наместническом правлении. С неким Моисеевым он приехал в Москву, потом в Новгород, где над Моисеевым читали очистительные молитвы из требника Петра Могилы. В Новгороде, утверждал Татаринов, Моисеев хотел его женить на дочери купца, выдавал за дворянина и «портил» некоей женщиной, от чего он и теперь продолжал чувствовать слабость в теле. Они поссорились, и Татаринов ушел в Петербург, где определился на вакансию в казенную палату, но там, по его мнению, творились всяческие «безобразия». Грамотный Татаринов знал имена главных российских военачальников, читал или слышал о душевной болезни английского короля Георга III, и это, по-видимому, произвело на него сильное впечатление. Страдая и сам той же болезнью, в Тайной экспедиции он говорил, что все кончится, если ее императорское величество приговорит его к смерти кнутом или отсечением головы[368]. Показательно при этом, что продаться дьяволу он был готов не ради какой-либо личной корысти, но ради блага отечества.

Благодарный покойному императору Петру III за ликвидацию домовых церквей верейский купец Михаил Матюшин помнил, что тот «был хорошей государь, но жене должно бояться своего мужа, ибо священное писание говорит: будете мудри, яко змия и цели, яко голуби, ведь все святыя здесь на земле обитают». Впрочем, «теперь он государыню любит и почитает, а кто старое помянет, тому глаз вон». Собственную роль в политических событиях Матюшин оценивал даже выше, чем Татаринов свою:

Ныне и взятье города Очакова и Константинополя последовало точно по приказанию его, Матюшина, великому святителю Николаю Чудотворцу, которому он с совета Иоанна Богослова говорил, что время уже взять как сей город, так и Царьград[369].

Штурм и взятие Очакова состоялись в 1788 году, а Матюшин говорил об этом три года спустя, но очевидно, что это событие произвело на него сильное впечатление и врезалось ему в память, причем в его сознании сам он в божественной иерархии был между Иоанном Богословом и Николаем Чудотворцем[370].

Под сильным впечатлением от другого исторического события — казни в Париже короля и королевы — находился губернский регистратор Семен Машонов, в 1795 году убеждавший в необходимости спасти всю царскую семью, чтобы не случилось, «как французы поступили со своим королем»[371].

Спустя несколько лет, уже в царствование Павла I, антигосударственный заговор пытался раскрыть студент богословия Иван Македонский, заявивший, что хочет объявить что-то важное по второму пункту. Дело происходило в Малороссии, где озабоченный государственной безопасностью студент настойчиво подавал соответствующие прошения в уездный суд, но там его сочли помешанным и отправили в духовную консисторию. Македонский, однако, считал себя здоровым, что было подтверждено освидетельствованием, проведенным нижним земским судом: лубенский штаб-лекарь Соболь констатировал, что «Македонской нимало в уме не помешан и совершенно в здравом разсудке находится». В результате настойчивому доносчику удалось все же обратить на себя внимание высокого начальства, и малороссийский гражданский губернатор И. В. Френсдорф сообщил в Петербург генерал-прокурору П. Х. Обольянинову, что Македонский «объяснил о слышанных во время проходу его из Переслава в Каменец Подольский для определения тамо себя в учительскую должность от поляков речах, будто они подали прошения Его Императорскому Величеству о избрании и утверждении по-прежнему короля и что, естли удовлетворения не будет, то имеет быть перемена. По возвращении ж из Каменца Подольскаго также о слышанных им от мужиков словах о бывших тайных собраниях шляхты, чтобы под видом конвоя его императорскому высочеству государю и цесаревичу великому князю Константину Павловичу произвесть в действо зделанный заговор, касающийся до персоны его высочества, а в местечке Бердичев» он видел четырех человек, которые вели подозрительные разговоры. Однако в Петербурге к показаниям Македонского всерьез не отнеслись, и по распоряжению императора, явно недооценивавшего польскую проблему, беспокойный студент был отправлен в сумасшедший дом[372].

Среди узников Спасо-Евфимиева монастыря, обнаруженных там в 1797 году, находился и купец Гаврила Попов, отосланный туда «за написание к Ея Величеству государыне императрице Екатерине Алексеевне письма, чтоб увещевать дворян не продавать людей и крестьян, а их пожаловать бы землями и угодьями, что он зделал из любви к ближнему» и предрекавший, что русские крестьяне могут последовать примеру французских революционеров и сами добыть себе свободу[373]. Попов вряд ли, как А. Н. Радищев, был «бунтовщик хуже Пугачева», но показательно, что Павел I с поставленным Попову диагнозом согласился, его благие намерения не оценил и от монастырского заточения не избавил[374].