Читаем Тайные безумцы Российской империи XVIII века полностью

Тайные безумцы Российской империи XVIII века

И как уже изволите меня зделать императором тако великого государства, а я после того назову его государством Святаго Духа, то ты, Россия, изволь меня называть Борисом Великим и большим сыном Российския церкви.

В десятом документе он повторяет сказанное выше, а в одиннадцатом опять возвращается к теме происхождения его матери, но при этом неожиданно добавляет:

Ее милость (его мать. — А. К.) еще до голанской поездки сказывала мне, что царевну Софью Алексеевну повесили. И тож недавно по моему вопросу я слышал, и для того оное слово «повесили» я толковал.

Наконец, в документе № 12 Волков с негодованием обрушивается на возможных противников его возвышения:

Ежели скажут, что стыдно нам такую новину затевать, то надлежит напомнить, что стыднее было вводить в Россию чин немецких баронов, чин немецких графов и чин немецких князей, которые чины все зовут чинами Святаго Римского государства, и подносить царю Петру Алексеевичю чин императорской. Да вытерпели ж вы тот стыд и написаны были речи, потому что его уставили поганцы.

Казалось бы, вполне благонамеренный Волков неожиданно оказывается противником заимствования Россией европейских дворянских титулов и даже принятия русским царем титула императора. Он считает это стыдным, неприличным, но по причинам совсем иным, чем в двух упомянутых выше случаях. Для него, знакомого с европейскими порядками, это что-то вроде воровства: позаимствовали чужое, России не принадлежащее.

В больном сознании Бориса Волкова, как можно видеть по его записям, смешались реальные события, слухи, впечатления и воспоминания детства, религиозные образы, знания, полученные на службе в дипломатическом ведомстве, и собственные мечты о величии. Считая себя русским царевичем, он озабочен международным признанием, хочет быть голландским графом и одновременно князем Святого Духа. Гоголевский Поприщин, как отмечает М. Кёнёнен, «высоко оценивает письменное слово, чем объясняется воздействие газет, романов, писем и других письменных документов на его размышления»[417]. Тоже можно сказать и о Борисе Волкове, таком же, как Поприщин, мелком чиновнике, вся служебная деятельность которого прошла с пером в руке.

У Тайной канцелярии сомнений в безумии Волкова не возникло, и было решено отправить его в Пафнутьев монастырь в Боровске с указанием не давать ему письменных принадлежностей и вина, водить на церковные службы и наказывать шелепами, если станет буянить. В 1742 году архимандрит монастыря докладывал, что Волков «обретается во всяком благополучии, и как от болезни своей когда бывает свободен, то и ко святой церкве к литоргии и к вечерне всегда ходит во всякой благочестии, токмо означенныя присланныя для караула три человека салдаты сходят из монастыря и весьма пьянствуют, и оному Волкову чинят непочтение и обиду». Караульных было решено сменить. В это же время решалась судьба оставшегося бесхозным имения в Верейском уезде. Двоюродный брат Волкова Яков Полков пытался найти изъятые при обыске документы на имение, но удалось ли ему это, из дела неясно. Еще четыре года спустя он подал прошение, из которого мы узнаем, что из Боровска Волков был переведен в монастырь под Тулой, и теперь брат просит перевести его поближе к Москве, чтобы он мог о нем заботиться. Просьба Полкова была исполнена, и Бориса перевели в московский Златоустовский монастырь (находился в Большом Златоустинском переулке, разрушен в 1933 году), где, вероятно, он и окончил свои дни[418].