Проезжая из Каменца в Турию для продолжения раграничения[423]
, нашол я в Гумане у господина Сиераковскаго, капитана милиции графа Потоцкаго, одного по имяни Апачинина, называющагося российским генерал-маиором, которой шесть недель прежде проезжал чрез сие же место под другим имянем, принимая на себя титул князя и кавалера разных орденов. Сей мальчик не более как 22 лет, жив, проворен, проницателен, говорит на многих языках и дерзок. Он старался иметь сношение с нашими священниками рускими и раздавал им тайно какие-то бумаги, сказываясь в многих местах принадлежащим к российской императорской фамилии. Я велел его сковать с строгим подтверждением означенному капитану Сиераковскому иметь крайний за ним присмотр, а бумаги его и пакеты я взял для отдачи товарищу моему господину генералу Малчевскому, которой послал уже воинскую команду для привоза его сюда. Между найденными у него бумагами были письма в Варшаву, Константинополь и ко многим российским генералам, командующим в Польше. Есть у него также три печати, вновь вырезанные. Одна с вензелем FP и наверху митра, другая с короною, а третья большая с короною же.Об инциденте было сообщено российским представителям в Речи Посполитой, после чего посол О. М. Штакельберг написал главе Коллегии иностранных дел Н. И. Панину, что дело заслуживает внимания. Состоялась официальная передача подозрительного молодого человека российским властям, и первый допросивший его майор Валховский отрапортовал генералу П. С. Потемкину, что в разговорах с православными священниками арестант называет себя наследником российского престола, а среди изъятых у него вещей «одна кавалерия с крестом (то есть орден. —
Доставленный в Тайную экспедицию в Петербурге молодой человек сначала назвался Иваном Александровичем Опочининым из Сербского гусарского полка, но позже признался, что в действительности он — солигаличский купец Иван Афанасьевич Подошин, двадцати лет от роду. При этом то, что он рассказал о себе, выглядело столь фантастично, что «ему сказано, что показание его ложное, в чем многия обстоятельствы его изобличают, а по сему он и принудит, во-первых, представить ему на обличение тех людей, коим дерския слова говорил, а потом всякими средствами признания от него домогаться будут, ежели он сам добровольно того не зделает. Буде же чистосердечно раскается и покажет самую истину, то он может надеется на милосердие всемилостивейшей государыни». Тогда Подошин попросил дать ему бумагу и подробно описал свои странствия и приключения.
Из устных и письменных показаний Ивана Подошина выяснилось, что к двадцати годам он успел многое повидать и многое испытать. Заметим, что речь идет о молодом человеке незнатного происхождения, жившем в Российской империи второй половины XVIII века, где существовали паспортная система, которая, как принято считать, ограничивала географическую мобильность, и, как опять же принято считать, непреодолимые барьеры между социальными группами, из которых состояло российское общество. Но рассказ Ивана вносит в эти представления определенные коррективы.
Показания Подошина не отличаются четкостью, но все же попробуем выстроить хронологическую канву его жизненного пути, приведшего его в стены Тайной экспедиции.
До начала своих странствий Подошин в течение нескольких лет был сидельцем в лавках петербургских купцов. Узнав, что некто Федурин назначен в Таганрогскую таможню, он попросил трех знакомых отставных гвардии капитанов за него походатайствовать, и Федурин взял Ивана с собой в Таганрог. В 1777 году Федурин покинул свою должность, но Подошин оставался в Таганроге до 1778 года, пытаясь заниматься откупами и работая на местного купца Сиднева, который посылал его в разные места, в том числе в Константинополь. Затем Иван поехал в Очаков, где собирался заняться торговлей, якобы имея около тысячи рублей капитала. В Очакове Подошин, по его словам, жил «у молдован», где его соседом оказался приехавший из Варшавы некий француз Гендрих, с которым они подружились.