Тайные ходы Венисаны

Вдруг сладкий лимонный запах становится таким сильным, что Агате кажется, будто у нее действительно полный рот «мадленок»: прямо перед ее носом из земли выбивается тонкая струйка черного воздуха с мелкими золотыми блестками – сладкого, орехового, ванильного, – такая тугая, что случайно упавшая сверху «макариева слеза» пляшет на этой струйке, как маленький зеленый мячик на струе большого фонтана. Это очень, очень странное зрелище, но голодной Агате так хочется немножко подышать вкусным лимонным воздухом, что она забывает и об осторожности, и о крысах. Агата дышит все глубже и глубже – и с каждым вдохом чувствует себя все сильнее и сильнее. Вон какие у нее, у Агаты, сильные руки – жилистые, широкие, мужские руки с темными волосками, и из-под закатанных рукавов папиной любимой рубашки, синей, расшитой маленькими белыми габо, видны два браслета: один узорчатый, обручальный, а второй простенький, сплетенный Агатой из цветных ниточек, когда она была совсем еще малышкой. Агата смотрит вниз – джинсы на ней тоже папины, и ботинки папины, большие, тяжелые, но ей совсем не тяжело быстро ходить в них из стороны в сторону по кухне их дома, ходить туда-сюда, туда-сюда, потому что стоять на месте совершенно невозможно из-за тревоги и злости, – сейчас, вот сейчас в кухню войдет мама, и можно будет сказать ей все, все: и что нельзя, нельзя, нельзя было целовать бедного милитатто Оррена, и что нечестно было скрываться и быть «королевой дезертиров», пока Агату все мучили и называли «габетиссой» и ей не с кем было даже поплакать, и что теперь, когда мама вернулась, все стало только хуже, в сто раз хуже – да хоть бы она навсегда осталась в Венисальте! Может, тогда Агата сбежала бы в удивительный город Азувим с Торсоном, смогла бы убедить Торсона бежать, может… При мысли о Торсоне Агата быстро прижимает ладонь ко рту и ощущает губами холодный укол. Она отдергивает руку и видит на пальце колечко с маленькой короной – любимое колечко Мелиссы. Пальцы у нее, Агаты, теперь тоненькие-тоненькие, розовые-розовые – не пальцы, а пальчики. И брючки на ней тоже розовые, а футболка белая, чистенькая – на Мелиссе всегда все чистенькое, Мелисса умеет из всего выходить без единой пылинки на своих белых футболочках и розовых платьицах. А Торсон – Торсон выглядит подавленным: вот он стоит, большой, полный, грустный, в своей растянутой футболке, и смотрит в землю, и выглядит так, будто совсем не рад своей Мелиссе, будто его мучает что-то другое или он думает о ком-то другом. Надо поцеловать его, и все пройдет, просто поцеловать – и у него сразу исправится настроение, Агате (или Мелиссе?) так хочется поцеловать Торсона, как никогда ничего на свете не хотелось, она встает на цыпочки, тоненькими Мелиссиными пальчиками касается его лица, наклоняется вперед… И в следующую секунду кто-то совершенно безжалостно дергает ее назад, зажав ладонью рот и нос.

Агата не понимает, что происходит, она задыхается, ладонь, которая зажимает ей лицо, пахнет кладбищенской землей, а вовсе не печеньем «мадлен», Агата пытается оторвать эту ладонь от себя и в то же время яростно лягается, у нее страшно болит голова, и она понимает, что ее ужасно тошнит. Постепенно силы оставляют ее, и она тихо, мешком оседает на круглый каменный край одной из могил. Руки, державшие Агату, разжимаются. Монахиня, давшая Агате кусок спеццио и старый синий комбинезон, присаживается перед ней на корточки и внимательно смотрит ей в глаза.

– Дыши вверх, – сухо говорит монахиня.

Агата сперва не понимает, потом понимает, задирает голову и старается вдохнуть как можно глубже.

– Дура, – сухо говорит монахиня.

Агату рвет, и монахиня, качая головой, похлопывает ее по спине.

– Дура и дура, – говорит она. – Ну, с первого-то раза всех рвет, а второго у тебя не будет, если, конечно, ты не совсем уж окончательная дура.

– Что это было? – сдавленно спрашивает Агата.

Монахиня молчит, а потом нехотя отвечает:

– Кому надо, тот знает, а тебе и знать не положено. Что, насмотрелась на свои желания? Понравилось тебе?

– Желания?.. – испуганно спрашивает Агата.

– А ты что думаешь, – усмехается монахиня, – ты сны сладкие видела?

– Я видела, как будто я папа… И еще я была Мелисса… И я… – начинает Агата, но монахиня отскакивает, точно Агата замахнулась на нее кулаком, и выставляет вперед обе руки.

– Эээээ, нет-нет-нет, – жестко говорит она, – мне этого не надо. Будь ты одна из нас – это бы тебе надо было отмаливать то, что ты узнала. Дыхание святого Макария – это тебе не игрушка, дура ты эдакая.

– Да перестаньте вы называть меня дурой! – возмущенно говорит Агата. – Объясните вы мне уже!

Монахиня немного смягчается.