Тайные письмена (сборник)

А кто заменит «Его» во мне?

Пустота.

Пустота во мне и вокруг меня.

Может быть, у меня еще найдется порох в пороховницах, чтобы умереть со славой? Смерть — надежный исход, но если она столь же бессильна против жизни, как «серенол» против кофе, то у меня будет против нее иммунитет. В сущности, умереть означает просто исчезнуть, по крайней мере, для других — как я сделал вчера вечером, запершись у себя в комнате.

Уходят, чтобы сжигать себя заживо в одиночестве, без свидетелей.

F. навестил меня сегодня утром и нашел, что у меня «меланхоличный» вид. Понятно, что он хотел этим сказать. Он наблюдателен, он заметил, куда шли сигары и все остальное.

Подумать только, даже самое уединенное существование — чуть ли не государственное дело, требующее дипломатического вмешательства.

Сегодня утром я пою, но это не столько пение, сколько стенание, погребальный плач, молитва. Тот, кто услышал бы меня, скорее всего, благоразумно посоветовал бы мне умереть или уйти в монастырь.

А если бы я был безногим или прокаженным, и мои чувства были бы теми же самыми — на что тогда я мог бы претендовать?

В каждом из нас два существа: одно — то, которое все видят и которое носит наше имя, другое — скрытое, таинственное, о котором никто не знает. Мне кажется, любить кого-то — означает найти дорогу к его тайному, неведомому существу, и причина всех трагедий — недоразумения, неизбежно возникающие из-за противоречий между двумя этими сущностями, которые проявляются то по очереди, то одновременно, без всякого предупреждения; часто одна из них маскирует другую, и более заметная не есть более реальная. Эти взаимные противодействия по большей части нас раздражают, но иногда нам нравятся. Кокетство распаляет желание — и обманывает его или не оправдывает ожиданий. Страсть взрывается в случайных грандиозных столкновениях, когда после долгих блужданий по космическим орбитам светило, которым является каждый из нас, вдруг появляется во всем своем великолепии, не в силах разом умерить свое сияние.

Пришло письмо от Элизы.

Как ответить на ее доносящийся издалека ясный зов, на ее требования? Мой отдых и моя радость — там, возле нее, и сейчас я ощущаю теплоту; на мгновение я почувствовал себя таким близким к ней, каким никогда не буду по возвращении.

Кажется, я становлюсь другим. Меняю оковы, не сожалея о прошлом.

X. все с большей серьезностью относится к себе — «считает себя Лораном», как я это назвал. Я чувствую себя одиноким, существующим отдельно от других подобных мне существ, и рад тому, что предоставил его самому себе. Вот он горделиво выступает передо мной, украшенный перьями, которые я ему одолжил. Он мнит себя неотразимым, в то время как я постепенно отдаляюсь от него: это моя месть.

Я устремляю взоры на свой дом, где время относит меня вспять, словно каравелла мечты.

X., возможно, достаточно уважает меня для того, чтобы не совершить подобного разоблачения, которое опошлило бы все, что было между нами, — но, кажется, А. проявляет слишком сильное любопытство к тому, что касается меня, чтобы суметь склонить его к откровенности, — если они близки до такой степени, как я подозреваю.

Уехать, уехать — я больше не мечтаю ни о чем другом. Точнее, я думаю о прямо противоположном — вернуться домой, вернуться к себе.

Суббота, отчаяние; я чувствую себя запертым в клетке, в тюремной камере, я пью одну таблетку за другой, чтобы заснуть. Если бы у меня не было надежды провалиться в сон, я бы не выдержал. Напрасно я старался порвать со всем и вся — дело приняло скверный оборот. Безразличие со стороны X. ничего не значит, я к нему привык; но как вынести его внезапно вспыхнувшую злонамеренность?

В этот вечер он публично унизил меня.

X. собрал гостей, из числа которых меня исключили в последний момент, под предлогом того, что если приглашать меня, то нужно звать и Т., а он «не внушает доверия». Итак, ради того чтобы не обидеть Т., пожертвовали мной. К несчастью, я забыл ключ и в результате столкнулся на лестнице с нашими заговорщиками, крадущимися на чердак. X., от которого не укрылось мое отчаяние, позволил себе дурацкую выходку: проходя мимо меня, он сверкнул глазами и зашипел, изображая кота.

Словно несчастный загнанный олень, с полными слез глазами я вновь погрузился во мрак.

Хорошо, что это конец — моя гордость затравлена. С одной стороны — эта ликующая молодежь, с другой — старики-резонеры. Я не настолько молод, чтобы присоединиться к первым, и не настолько стар, чтобы составить компанию вторым с их почтенными маниями, объединенными или противостоящими одна другой; и вот я остаюсь один в своем углу, который, по мере того как я в нем обживаюсь, все больше щетинится клинками мечей и остриями копий, словно надгробие Регула, так что я не могу сделать ни одного движения без того чтобы пораниться и не могу подумать о чем-то, что не вызывало бы мучительную боль.