Тайные письмена (сборник)

Когда я оглядываюсь на это путешествие, у меня такое чувство, что мне чего-то недостает. Может быть, причиной тому усталость и одинокое существование, не дающее избавления от моей одержимости. Незаметно для меня в моей душе возникла трещина, в которую утекают жизненные силы, словно какая-то слабо мерцающая субстанция, и я ничего не могу с этим поделать, разве что попытаться замаскировать свою рану, чтобы только по-настоящему заинтересованный человек мог ее заметить; привычный к галопу всадник отныне вынужден спешиться и медленно двигаться вместе со всеми.

Только избыток внутренней активности позволяет мне держаться на ногах; так же, как способность создавать загадочные шифры. Ineffabile individuum. [5]

Тиресий (перев. В. Нугатова)

Особенность этого прорицателя в том, что, родившись мужчиной, он превратился в женщину, а затем вновь принял свою изначальную форму. Такое изменение было вызвано очень простой причиной. Однажды он встретил двух переплетающихся змей и, отважившись разнять их, обнаружил, что стал женщиной. Семь лет спустя, повстречав их вновь и сделав то же самое, он получил свои мужские признаки обратно.

Когда позже он попытался убедить Зевса и Геру, что женщины испытывают от любовного соития больше удовольствия, чем мужчины, богиня наказала его за болтливость слепотой, но Зевс наделил в утешение светом разума и неизменным даром предвидения.

Ришар

Я хотел его до такой степени, что, не в силах завладеть им, отдавался кому попало с мыслями о нем, но Господь смилостивился надо мной. Я наткнулся на мальчика еще красивее и тоже лет двадцати — чернокожего гиганта с пышными перламутровыми бедрами и светло-серыми глазами, которого по чистой случайности (хоть это и невероятно), также звали Ришар.

— Значит, я — первый Ришар, которого ты имеешь, — сказал он.

— Для меня очень важно имя..

— Для меня тоже.

На его синем пуловере были вышиты красный лев и желтый леопард, и я попросил не снимать его какое-то время. Мне нравилось, когда мы были вдвоем голые, с этими хищниками между нашими сердцами.

Сняв эту последнюю одежду, он вытянулся на спине во весь рост, наполовину раздвинув ноги, а я встал на колени рядом с диваном, и мой взгляд оказался на одной линии с его телом, которое чудилось мне разрезанным — великолепным. Какой роскошный, восхитительный ракурс! Похожий есть у одного ученика Микеланджело.

Я сказал:

— Можно тобой полюбоваться?

— Кому не нравится, когда им любуются?

— Даже думая о другом?

— Клянусь, что, выйдя отсюда, вы забудете о нем навсегда.

Волосы рисовали на его золотистых ляжках черные розы, какими усеяны ляжки Малатесты и какими покрыта шерсть пантеры: в тот миг, когда я обратил на это его внимание, он бросился на меня и укусил за плечо. Я тщетно пытался обороняться, но он перевернул меня и впечатался лицом в мой затылок, так что я увидел его лучше, чем если бы смотрел в упор, и вдруг, не понимая, как это произошло, почувствовал, что в меня уперся его член. Затем, пока он держал меня, убежденный, что я уже не вырвусь, у меня под мышкой показался его рот — чувственный и мясистый, как лопнувший гранат.

Никогда раньше я не ощущал самого пленительного удовольствия и самой жестокой боли одновременно. Мне было безразлично — жить или умереть, и я сказал ему об этом, ведь пытка и наслаждение взаимно усиливают друг друга. Под конец я забыл о пытке ради наслаждения.

— Боже, — прошептал он, — какой узкий проход!

— Боже, — воскликнул я, — какой требовательный и твердый прохожий, и какой у него торопливый и тяжелый эскорт!

— Я порвал твое кольцо, так не проси у меня пощады. Эту приятную боль ты впервые познал благодаря мне? Прими ее так, словно мой жезл наделил тебя вторым полом.

После этих сакраментальных слов наши губы слились, и последовал страшный натиск — в два раза сильнее: мы скатились с кровати на паркет, где больше нельзя было отличить его конечности от моих и где мы превратились в странный клубок перемешавшихся корней. Едва я приоткрыл глаза, пытаясь прийти в чувство, как мы душераздирающе вскрикнули в один голос: его сладость растеклась внутри меня, а моя затопила его ладони.

— Значит, — сказал я, — ты сделал так, что теперь я — не только мужчина. Тиресий! Тиресий!

— Неужели ты столь долго ждал этой метаморфозы?