Тайные улицы, странные места [СИ]

От простого вопроса у Женьки испортилось настроение. Мама. Маме нынче совсем не до него. За эти полмесяца она несколько раз убегала по вечерам, а однажды — с купальником, полотенцем и всякими пляжными прибамбасами завеялась на целый день. После звонила Маринчику и долго шепотом рассказывала, смеясь секретным женским смехом в ответ на неслышные подругины вопросы. Кажется, мама Лариса влюбилась. Может и ничего страшного в этом нет, не сидеть же ей дома монашкой, но Женьку немного мучило то, что ему это было на руку, и он не лез с расспросами, потому что получил из-за ее посторонних интересов полную свободу. Но, а вдруг там какая нехорошая ерунда, а он не в курсе. Кто еще будет переживать за маму, если Карина далеко, а толстой Маринчику телефонные рассказы — вместо любовной книжки. Женька в их нынешней маленькой семье — единственный мужчина, и должен бы. Знать хотя бы. Но вместо этого он лукаво молчит, чтоб мать не спохватилась и не принялась за него сама. Здорово, конечно, что он приходит домой иногда почти под утро, но одновременно немного обидно, как будто мать совсем за него не волнуется. Никогда так не было. Но она никогда и не была вольной женщиной, напомнил себе Женька. Ко их знает, может, у всех так, у кого родители в разводе.

— Отпустит, — ответил коротко. И кивнул, чтоб добавить словам весомости, — хоть на одну ночь, хоть на пару.

— Хорошо, — Женя немного подумала, потом посмотрела на него, улыбаясь с тайным весельем, — тогда завтра придешь к семи утра, до обеда будем на горе. К вечеру отправимся.

— О счастье, — подвел итог Отан, потягиваясь и раскидывая в стороны руки, — раз в кои-то веки я избавлен от тяжкого и местами постыдного труда. Снова добавил поспешно, ответом на суровый взгляд:

— Молчу-молчу.

* * *

Ранним утром Женька стоял у ворот, зевал, наблюдая, пока девочка закрывала тяжелую створку. Спохватился, вспомнив, и вытащил из кармана на коленке штанов колючую горсточку:

— Я тут насобирал, держи. А то доломаю в кармане.

Женя приняла в ладони маленькую кучку дешевых стеклянных камушков — оторванные стразы, обрывок сверкающей цепочки, несколько граненых камушков разного размера. По лицу запрыгали острые солнечные зайчики — такие же, какие встретили Женьку в лабиринте, где он заглянул в боковой проход, узнать, что там светит, бросая на беленые стены мелкие цветные вспышки. Оказалось, все стены круглой камеры, похожей на яйцо, обклеены такими вот безделушками — самыми разными. А еще — осколочками зеркал. И солнечные лучи, отражаясь, дробились на радужные пятна. Я их везде нахожу, рассказала Женя, уходя к деревянному ящику, где лежали запасы и несколько тюбиков суперклея, потом приклеиваю к стенкам, для солнца, красиво, правда?

Они тогда стояли в полукруглом сверкании, как в вывернутом наизнанку дискотечном шаре, даже еще смешнее, решил Женька, потому что зеркала, они без прямого луча выглядят черными ячейками, а вся эта граненая мелочь сверкает отчаянно почти что сама по себе.

— А это? — спросил он тогда, нагибаясь к большому, размером с дыню, камню, похожему на абстрактную скульптуру, — тут будет?

Камень почти весь был обклеен камушками и осколками, и казался чем-то совсем сумасшедшим.

— Нет. Я его в степь унесу, туда, где никто не ходит. И положу.

— Зачем? — Женька на мгновение был совсем сбит с толку, но вдруг представил себе, как идет по траве, где совсем-совсем никого, и вдруг. Лежит такой камень. Сверкает.

Засмеялся, кивая. И она засмеялась в ответ, радуясь, что — понял.

Так что, теперь он нагибался, подбирая в пыли всякую оброненную девчонками мелочь — с заколок, браслетиков и аппликаций на шортах.

Приняв подарок, Женя ссыпала камушки в матерчатый кошелек, сунула его в карман на штанах — таких же, как у него. И подала Женьке свернутые черные пакеты.

— Это зачем? — удивился он.

— Туда пойдем, — девочка указала рукой на крутой склон под смотровой площадкой, — бутылки собирать.

— Чего?

Она развернула в руках один пакет, здоровущий, с крепкими завязками. Повторила ангельским терпеливым голосом:

— Бутылки. На склоне. Ты же согласился, чтоб все целиком и с самого начала. Вот перчатки, надень.

— Зачем бутылки? — хмуро спросил Женька, останавливаясь, когда она нагнулась, подбирая рукой в виниловой перчатке блеснувшую в траве пузатую бутылку из-под шампанского, — их все равно не принимают нигде. Или что, или это типа для чистоты, типа мы волонтеры?

— Не совсем. Но получается, и это тоже. Вон, в полыни две белые. И зеленая. Давай, нам надо побольше, если хотим сегодня поехать!

Женька вздохнул и развернул черный мешок. Шагнул в низкие кусты полыни.

— Тут мало, — успокоила Женя, звеня добычей в мешке, — зато под площадкой полно, после каждых выходных набросано. А еще свадьбы.

Никогда раньше Женька не подумал бы, что в полвосьмого утра на склонах горы, где нет улиц и домов, а только травы, тропинки, одна разбитая грунтовая дорога, да задние стороны верхних огородов, бывает столько людей.