– У Белова не было времени провести ритуал, – констатировал Владимир. – Давай затащим его внутрь.
Корсаков вынырнул из видения, чуть не уронив доктора, но спохватился и благополучно внес его в протопленный хозяйственный корпус. Помня, что комната Красовского была по соседству с жильем Белова, Владимир прислонил врача к стене, метнулся к двери вахмистра и вышиб ее. Как и ожидалось, внутри преступника не оказалось. Корсаков вернулся обратно в коридор. Они с Павлом внесли умирающего доктора в его комнату и положили на кровать. Постольский распахнул шинель Красовского и внимательно осмотрел рану, сокрушенно покачав головой.
– Старый дурак, – грустно прошептал Корсаков. – Павел, ты же изучал личные дела офицеров? Я знаю, что Белов сирота, и подкинули его на Юрьев день, но год рождения мы знаем?
– Да, 1853-й, – кивнул Постольский. – Родители неизвестны, возможно – он сын военного. Его в Александровский сиротский корпус определили, когда подрос, а это без протекции армейских невозможно.
– Тогда все сходится, – кивнул Владимир. – Ты сказал, что Наталья Шеляпина умерла при родах. А что случилось с ребенком?
– Как я понял, родился мертвым, – пожал плечами Павел. – По крайней мере, о его дальнейшей судьбе ничего не известно. Постой… Ты хочешь сказать, что…
– Да. Наш Богдан Юрьевич Белов – урожденный Шеляпин. Когда ты сказал, что Красовский был братом Натальи, все встало на свои места. Он отдал племянника в приют – вина Сердецкого в хищениях не была доказана, поэтому официально приговор Шеляпина остался в силе. Мальчик мог вырасти сыном предателя или сиротой. Красовский выбрал второе. Бьюсь об заклад, он организовал Белову протекцию для поступления в корпус. А в бумагах Сердецкого во флигеле я нашел прошение о приеме вахмистра каптенармусом в училище, за подписью и с рекомендациями Красовского.
– То есть он приютил племянника и в какой-то момент рассказал ему о том, что на самом деле произошло с его отцом! – заключил Постольский.
– Да… – раздался тихий шепот от постели умирающего. Глаза Красовского были открыты и полны слезами. – Я рассказал ему… все…
– Ты в этом уверен? – грозно спросил полковник Сердецкий.
– Иначе бы не посмел бросать тень на друзей, – с сожалением подтвердил Шеляпин.
Они были одни в командирской палатке. Снаружи опускалась промозглая осенняя ночь, но внутри шло тепло от походной печки. Палатка вообще была на редкость уютной – с железной кроватью под мягким плюшевым одеялом, складным столиком и несколькими полками, забитыми бумагами и всякими безделушками, включая старое зеркальце в красивой серебряной оправе. Занавесь в углу ограждала походный умывальник.
– Впервые разговоры я услышал от солдат и младших офицеров около месяца назад, – продолжил адъютант. – Естественно, не поверил. Я же знаю, какие у нас проблемы со снабжением. Но со временем шепотки стали только громче, я даже слышал призывы к бунту. Чтобы не допускать дальнейшего распространения слухов, я решил проверить все сам.
– И что ты выяснил? – поторопил друга командир полка.
– Что Панин и Красовский обманывали тебя! Из штабной палатки этого не видно, но полк в бедственном положении! И если оружие и боеприпасы еще в более-менее пристойном состоянии, то в остальном все ужасно. Теплого обмундирования не хватает. Продуктов тоже – некоторым солдатам просто нечего есть, и они ночами пытаются выкопать картофель с полей. В лазарете у Красовского не лучше – солдаты и офицеры просто боятся туда попадать. Говорят, лучше сразу под пули и сабли турок голову подставить, чем там издохнуть. Не хватает перевязок, лекарств. От госпитальной кормежки сводит животы.
Сердецкий поднялся из-за стола и начал мерить палатку шагами.
– И, говоришь, Панин с Красовским просто продают все налево?