Тайный дневник Натальи Гончаровой

Навязчивые идеи матери душили нас; она решила, что я должна выйти за почтенного князя Мещерского, который меня совершенно не привлекал; она преследовала меня своими настоятельными убеждениями, что он спасет нас из того жалкого состояния, в котором оказались наши финансовые обстоятельства.

На деле же мать продолжала изображать из себя важную персону, хотя весьма скудный достаток не мог не сказаться на нашем образе жизни… Вспоминая о том, что мы ежедневно ели, я понимаю, насколько уместно слово «скудный».

Конечно, говорить о нищете было бы преувеличением, но жили мы небогато. Дабы поддержать видимость, мать приказывала каждый вечер стелить на огромный стол в обеденном зале богато вышитую скатерть, часть семейного наследства; выставлялась редчайшая фарфоровая посуда знаменитого Императорского завода, основанного в 1744 году императрицей Елизаветой. Это был свадебный подарок, но мать так и не пожелала открыть нам имя щедрого дарителя.

И каждый раз, когда мы рассаживались за столом, для матери наступал важный момент полной сосредоточенности; она испускала глубокий вздох… Без сомнения, то было нежное воспоминание или великая страсть. Затем выносили бокалы хрусталя Сен-Луи и великолепные столовые приборы массивного серебра, которые она купила за гроши у разорившегося французского иммигранта после отчаянного торга.

В центре стола возвышались три изумительных подсвечника, тоже из массивного серебра – семейные сокровища.

При первом властном звонке колокольчика матери три миловидные служанки в костюмах субреток из какой-нибудь комедии Мольера спешили подать и торжественно водрузить на стол безвкусный отвратительный прозрачный суп, который она именовала «суп королевский велюте»!

Мать восклицала:

– Франсуа!

Она постоянно произносила на французский лад все имена нашей челяди. Настоящее имя слуги было Фрол…

В одно мгновение «Франсуа» преображался, как Жак в «Скупом» Мольера[6], в любого из приближенных – в кучера, в садовника, в дворецкого… Он с важностью рявкал:

– Королевское консоме Марии-Антуанетты!

Мы молча благоговейно ждали, пока мать возьмется за один из своих бесценных столовых приборов, выдержит паузу и проглотит первую ложку, подавая знак к началу пиршества…

За столом не произносилось ни слова, нам с сестрами строго запрещалось разговаривать между собой. Следовало подождать, пока мать обратится к нам, чтобы открыть рот. Но мы нашли выход, который я осмелюсь назвать гениальным: «язык глухонемых». Укрывшись ото всех в своей спальне, мы учились читать по губам; мы постепенно отсаживались все дальше друг от друга, чтобы научиться разбирать слова; мы получили возможность общаться на расстоянии, это был настоящий подвиг. Сидя за столом, едва мать отводила взгляд, занятая чем-то другим, мы трое могли вести настоящий разговор.

А за столом – ни единой интересной темы, ни единой радостной новости, ни проблеска шутки. Лишь череда нравоучений, очередное перечисление бесчисленных запретов, пересказ городских сплетен. Тем временем при каждой смене предмета разговора дворецкий превращался в сомелье и наливал ей чудовищное пойло.

Словно речь шла о редчайших марочных винах бордо или бургундских, она действовала так, как подметила в ресторане «Дюме». Франсуа откупоривал перед ней бутылку самой отъявленной бурды, нюхал пробку, предъявлял ее матери, та кивала; сомелье – раз уж он на тот момент так назывался – плескал несколько капель жидкости в ее бокал, она несколько секунд вращала его, подносила к глазам, проверяя прозрачность, потом резко и глубоко погружала туда нос.

Как истинный знаток, она одобрительно прищуривалась. Мы знали наизусть, какой вердикт она вынесет, но, чтобы угодить ей, делали вид, что ждем суждения Бахуса. Затем она поворачивалась к Франсуа и, чуть заметно смежив веки, отдавала приказ налить ей этого непотребного эликсира. Затем ставила бокал на стол. Это был знак, что можно продолжить ужин, а для нас – что можно начать немой обмен мнениями.

Во время трапезы она не отказывала себе в добром глотке; ее красноречие, как и скорость изложения, возрастали пропорционально количеству поглощенных бокалов; она становилась очень нервозной. Мы опускали глаза, но втихомолку смеялись, потому что в ее речи все начинало смешиваться: Александр, балы, платья, князь Мещерский, служанки.

В большинстве случаев все ее рассуждения крутились вокруг меня. Главная тема – мои отношения с Александром и князем Мещерским; среди других сюжетов – составление программ балов, в которых мы должны были принимать участие.

Но вернемся к течению наших трапез…

Мать звонила в колокольчик второй раз; переодетые служанки уносили наши тарелки и возвращались с тремя крошечными рыбешками, свободно плавающими на блюде; при третьей смене торжественно вносили жалкий кусочек вареного мяса, который долго томился в соли и теперь пугливо подрагивал в зеленоватом желе.