Тайный дневник Натальи Гончаровой

Бдительная мать быстро уловила этот перелом и воспользовалась им, чтобы отгрызть то, что более не представляло для него интереса. Он скинул на нее остатки своего отцовского авторитета. Этот переход осуществлялся незаметно, но ежедневно, как сыплются песчинки в песочных часах. Шли дни, недели, месяцы, и мать жадно сгребала под себя отцовское начало в семье. Она навязывала ему даже место, время и продолжительность супружеских радостей! До нас с сестрами в доме ясно доносились отзвуки их эротических утех… Эта жестокосердная богомолка превратила его в сексуального раба. За столом она присвоила себе единственное право голоса; если отец осмеливался высказать свое мнение, она его грубо обрывала. А он замолкал и тихо сидел до конца трапезы, окончательно спасовав. Повелитель стал подчиненным; родилась «mater familias»[5].

Отец укрылся в единственном убежище, на которое она никогда не покушалась: в нежности. Он превратился в ласкового любящего родителя, всегда готового нас простить и защитить от бесчинства и несправедливости матери. Он по-настоящему взял на себя все материнское начало, став «добрым папенькой», как мы привыкли его называть.

В результате падения с лошади наш бедный отец потерял рассудок. Лишенный отныне чувства ориентации, он и по дому-то не мог передвигаться без компаса… В любой момент смех у него сменялся слезами.

Мать, опасаясь его непредсказуемого поведения, решила более не разделять с ним супружескую постель и отправила мужа в дальнюю часть дома, в отдельную комнату.

С ним и впрямь часто случались приступы безумия; не вынеся очередных упреков матери, он мог гоняться за ней по коридорам, верхом на воображаемом коне и вопя во все горло: «Ату, ату его!»

Однажды вечером отец вышел из своей спальни и вместо того, чтобы туда вернуться, оказался в комнате гувернантки и забрался к ней в постель… Эрос не преминул явиться и подтолкнул отца к весьма предприимчивым действиям; она проснулась и подняла крик… скандал на весь дом! Мать, пребывавшая в глубоком сне, впала в страшную ярость, осыпала отца ударами и погнала в его спальню; финал сцены! Мы не знали, смеяться или сочувствовать гувернантке.

Я заметила, что после своего злосчастного падения он проявлял особенное внимание к женскому полу, в частности ко всем служанкам.

Имелась еще одна проблема: когда мать ему противоречила, он хватал огромный мясницкий нож и бегал за ней по всему дому, осыпая всевозможными ругательствами.

После множества подобных случаев она в конце концов решила подвергнуть его окончательному заточению. Теперь он имел право только присутствовать на общих трапезах, в присутствии слуг и только когда мать звонила в колокольчик!

Едва проглотив последний кусок, он должен был удалиться в свою берлогу. Если мать выпивала больше обыкновения, случалось, что она прибегала в обращении с ним к рукоприкладству; после злосчастного происшествия с гувернанткой она, казалось, даже вошла во вкус.

Мы, безусловно, были единственной семьей в России, где царил абсолютный матриархат; в противоположность русской традиции, именно женщина измывалась над супругом и имела над ним полную власть; уникальный случай, великое исключение.

На самом деле в те времена мужчины, главным образом крестьяне, по обычаю били своих жен. К счастью, императрица Елизавета издала закон, который нас защищал. Благодаря этому пресловутому закону от 1753 года замужние женщины могли сохранить свое имущество после замужества; это нас и спасло. Сама того не ведая, она тем самым уберегла нашу семью от полного разорения. Отец, полностью потеряв рассудок, постоянно делал подарки любому, кто его об этом просил.

Однажды после полудня, неожиданно вернувшись домой, мать увидела десяток крестьян, выносящих из дома мебель.

Чудом она появилась вовремя, чтобы вернуть все на место; можете представить себе эпическую сцену, которая за сим последовала…

Происхождение матери оставалось тайной. По ее словам, она могла быть незаконнорожденной дочерью татарского князя. Она отказывалась говорить о своих предках; если мы проявляли настойчивость, ее охватывал страшный гнев, и мы меняли тему.

Глядя на ее портреты в молодости, я понимала, что она была ослепительной и истинной «королевой красоты», как принято говорить: огромные черные глаза, затмевающие идеальный овал лица, удивительный крошечный ротик в форме сердечка, лепные очертания губ и, наконец, бесконечной длины смоляная коса, небрежно спадающая и вьющаяся вдоль шеи.

Ее угольные глаза и вызывающий взгляд покорили и оставили ни с чем множество безутешных воздыхателей. Она даже хвастала тем, что пленила любовника императрицы, и теперь я ей верю. Но она плохо старела и мало-помалу стала сварливой и скупой.

Сварливой – ибо она видела, что дурнеет, завидовала мне и смотрела на меня уже не как на свою дочь, но как на соперницу, желающую похитить то положение, которого она лишилась уже давно.

У нее не только испортился характер, она еще стала ханжой. Таким образом она пыталась придать смысл своей печальной и тусклой жизни.