Тайный дневник Верити

Когда я возвращаюсь в кабинет к Верити, солнце уже садится, а значит, Крю скоро отправится в душ и в постель. А Верити останется в своей комнате на ночь. И я буду чувствовать себя в относительной безопасности, потому что по какой-то причине в этом доме я боюсь только Верити. А ночью мне с ней сталкиваться не приходится. И вообще, ночь стала здесь моим любимым временем, потому что в эти часы я меньше всего вижу Верити и больше всего – Джереми.

Не знаю, долго ли я смогу и дальше пытаться убеждать себя, что не влюблена в этого человека. И еще не знаю, долго ли я смогу и дальше пытаться убеждать себя, что Верити лучше, чем она есть на самом деле. Теперь, прочитав все книги серии, я начинаю понимать: ее романы так популярны, потому что она пишет их с точки зрения злодея.

Критики от этого в восторге. Когда я слушала первую аудиокнигу по дороге сюда, мне нравилось, что рассказчик казался немного ненормальным. Я задавалась вопросом, как Верити удавалось так вживаться в разум антагонистов. Но это было до того, как я ее узнала.

Технически я не знаю ее до сих пор, но я знаю Верити, которая написала автобиографию. Оказывается, то, как она написала остальные романы, не было для нее уникальным подходом. В конце концов, говорят же, пиши, о чем знаешь. И я начинаю думать, что Верити пишет с точки зрения злодея, потому что она и есть злодей. Она умеет быть только плохой.

Я сама чувствую себя немного злодеем, когда открываю ящик и делаю именно то, что поклялась себе больше не делать: читаю очередную главу.

Глава четвертая

Надо отдать им должное: они боролись за жизнь.

У меня ничего не вышло. Попытка аборта, разные таблетки, «случайное» падение с лестницы. Единственным результатом всех моих стараний стал маленький шрам на щеке одного из младенцев. Шрам, в котором точно виновата я. Шрам, о происхождении которого не мог догадаться Джереми.

Через несколько часов после рождения – слава богу, кесарево сечение — к нам в палату пришел педиатр. Я закрыла глаза, делая вид, что сплю, но на самом деле я просто боялась врача. Боялась, что он увидит меня насквозь и поймет, что я понятия не имею, как быть матерью этих существ.

Джереми спросил про шрам, когда доктор уже собирался уходить. Тот отмахнулся и сказал, что однояйцевые близнецы нередко царапают друг друга в утробе. Джереми возразил:

– Но он слишком глубокий для простой царапины.

– Возможно, это фиброзная ткань. Не беспокойтесь. Со временем он поблекнет.

– Меня не волнует внешний вид, – почти оборонительно пояснил Джереми. – Я боюсь, это может быть что-то более серьезное.

– Не волнуйтесь. Ваши дочери абсолютно здоровы. Обе.

Доктор с медсестрой ушли, и в палате остались только Джереми, девочки и я. Одна из сестер спала в стеклянной люльке – не знаю, как она правильно называется. Джереми держал на руках вторую. Он улыбался ей, когда заметил, что я открыла глаза.

– Привет, мамочка.

Пожалуйста, не называй меня так.

Но я все равно ему улыбнулась. Отцовство ему шло. Он выглядел счастливым. И неважно, что его счастье не имело почти никакого отношения ко мне. Но, даже в своей ревности, я его ценила. Возможно, он из тех отцов, что меняют детям подгузники. Помогают их кормить. Я знала, что со временем начну еще сильнее ценить эту его сторону. Мне просто нужно привыкнуть. Привыкнуть к материнству.

– Принеси мне ту, что со шрамом, – попросила я.

Джереми состроил гримасу, давая понять, что огорчен моим лексическим выбором. Знаю, я выразилась странно, но мы еще их никак не назвали. Шрам был единственной отличительной чертой.

Он принес ее и положил мне на руки. Я посмотрела на девочку. Я ждала потока эмоций, но не почувствовала ничего. Потрогала ее за щеку, провела пальцем по шраму. Видимо, вешалка была недостаточно крепкой. Возможно, нужно было использовать что-нибудь потверже. Вязальную спицу? Не факт, что хватило бы длины.

– Доктор сказал, шрам мог получиться из-за царапины, – рассмеялся Джереми. – Они подрались еще до рождения.

Я улыбнулась дочери. Не потому что захотелось, а потому что мне полагалось улыбаться. Я не хотела пробудить в Джереми подозрения, будто я обожаю ее меньше, чем он. Я взяла ее ручку и обернула вокруг своего мизинца.

– Частин, – прошептала я. – Ты получишь лучшее имя, раз сестра так жестоко с тобой обошлась.

– Частин, – повторил Джереми. – Мне нравится.

– И Харпер. Частин и Харпер.

Эти два имени были в списках, которые он мне присылал. И меня вполне устраивали. Я выбрала их, потому что он упомянул их больше одного раза, а значит, они ему особенно нравились. Возможно, если он увидит, как я стараюсь его любить, он не заметит двух зон, где моей любви не хватает.

Частин заплакала. Она извивалась у меня в руках, и я не знала, что делать. Я начала укачивать ее, но мне стало больно, и я прекратила. Она кричала все громче и громче.

– Возможно, она хочет есть, – предположил Джереми.