Тайный дневник Верити

Я была так увлечена мыслью, что они не переживут родов после всего, чему я их подвергла, что не особенно думала о том, что же будет дальше. Я знала, что грудное вскармливание – лучший вариант, но совершенно не хотела портить этим свою грудь. Особенно если учесть, что их двое.

– Похоже, кое-кто голоден, – сказала медсестра, с важным видом зайдя в палату. – Вы кормите грудью?

– Нет, – сразу ответила я. Мне хотелось, чтобы она немедленно вышла обратно.

Джереми с тревогой на меня посмотрел.

– Ты уверена?

– Их двое, – ответила я.

Мне не понравилось выражение лица Джереми – словно он был во мне разочарован. И я с ненавистью представила, как все будет. Он всегда на их стороне. Я больше не имею для него значения.

– Это не намного сложнее, чем кормить из бутылочки, – заявила медсестра. – Даже удобнее. Хотите попробовать? Посмотреть, как пойдет?

Я не сводила взгляда с Джереми и ждала, когда он избавит меня от этой пытки. Меня убивало его желание, чтобы я кормила их грудью, когда было столько вполне подходящих альтернатив. Но я кивнула и спустила с плеча ночную рубашку, потому что хотела доставить ему удовольствие. Хотела, чтобы он был счастлив, что я мать его детей, даже если мне это счастья не доставляло.

Я оголила грудь и поднесла Частин к соску. Джереми наблюдал. Он видел, как она приникла к соску. Как ее головка задвигалась вперед-назад, маленькие ручки вжались в мою кожу. Он наблюдал, как она начала сосать.

Это было неправильно.

Младенец, сосущий то, что раньше сосал Джереми. Мне не понравилось. Как его сможет привлекать моя грудь, если он будет каждый день видеть, как я кормлю ею детей?

– Больно? – спросил Джереми.

– Не особо.

Он опустил руку мне на голову, убрал с лица волосы.

– Ты выглядишь так, словно тебе больно.

Не больно. Просто отвратительно.

Я наблюдала, как Частин продолжает есть. Желудок сжался, я изо всех сил старалась не показывать ему свое отторжение. Уверена, некоторым матерям это кажется прекрасным. Меня раздражало.

– Я не могу, – прошептала я, откинув голову на подушку.

Джереми наклонился и забрал Частин с моей груди. Я с облегчением выдохнула.

– Все нормально, – успокоил меня Джереми. – Мы используем смесь.

– Вы уверены? – спросила медсестра. – Кажется, ей понравилось.

– Определенно. Но мы используем смесь.

Медсестра уступила, сказала, что принесет банку «Симилака», и вышла из палаты.

Я улыбнулась, потому что муж по-прежнему меня поддерживал. Прикрыл меня. Поставил меня в тот момент на первое место, и я этим наслаждалась.

– Спасибо, – сказала я ему.

Он поцеловал Частин в лоб и сел с ней на край моей кровати. Посмотрел на дочь и изумленно покачал головой.

– Почему мне уже так хочется их защищать, хотя мы знакомы всего несколько часов?

Я хотела напомнить ему, что он всегда хотел защищать меня, но в тот момент это показалось мне неуместным. Я почти почувствовала, что вторгаюсь в чужое личное пространство. Связь между отцом и дочерями, частью которой мне стать не суждено. Он уже любил их сильнее, чем когда-либо любил меня. И постепенно должен был занять их сторону, пусть даже я и буду права. Все складывалось гораздо хуже, чем я представляла.

Он поднял руку к лицу и смахнул слезу.

– Ты плачешь?

Джереми резко повернулся ко мне, изумленный моими словами. Я запаниковала. Попыталась исправить ситуацию.

– Я в хорошем смысле, – поправилась я. – Я очень рада, что ты так их любишь.

Внезапное напряжение рассеялось. Он снова посмотрел на Частин и сказал:

– Я никогда никого так не любил. Ты думала, что способна любить так сильно?

Я закатила глаза и подумала: я уже любила так сильно, Джереми. Тебя. Четыре года. Спасибо, что заметил.

10

Сама не знаю, чему я удивляюсь, когда убираю рукопись обратно в ящик. Содержимое грохочет, когда я с гневом его захлопываю. Почему я злюсь? Это не моя жизнь и не моя семья. Прежде чем приехать, я читала отзывы на работы Верити, и в девяти из десяти читатели признавались, что хотели швырнуть книгу об стену.

Мне хочется сделать то же самое с ее автобиографией. Я надеялась, что она увидела свет с рождением девочек, но этого не произошло. Она увидела лишь еще большую тьму.

Она кажется такой холодной и жесткой, но я не мать. Возможно, многие матери чувствуют сначала такое по отношению к детям? Если да, то они точно в этом не признаются. Это как когда мать уверяет, что у нее нет любимчика среди детей, хотя на самом деле он есть. Матери о таком не говорят. Или об этом невозможно узнать, пока не появятся собственные дети.

А может, Верити просто не заслуживала быть матерью. Иногда я думаю о детях. Мне скоро тридцать два, и сказать, будто меня не беспокоит уходящее время, было бы обманом. Но если когда-нибудь и появится мужчина, от которого я захочу детей, это будет кто-то вроде Джереми. А Верити обижалась на него и не ценила, какой он прекрасный отец.