Тайный код гения

Их сокрушительный натиск и упорство поражали воображение. Они казались колоссами, поднятыми с хтонических глубин океана мировой политики. Эти колоссы — Ленин, Каменев, Свердлов, пламенный Троцкий и хитрый Сталин — были для него героями древнегреческой трагедии, повторяющейся на этот раз не в пейзажах Эллады, а на просторах суровой и снежной России.

Конечно, такое стремительное возвышение не было совсем уж неожиданным. Тайные реки и ручейки издавна подтачивали фундамент российского исполина, но все равно мало кто мог предвидеть, что на арену истории вырвутся эти парни, готовые в любой момент пустить в ход «маузер». Эти большевики не церемонятся ни с кем и ни с чем, и потому их взлет закономерен…

Церковь и православие, которые были столпами Российской империи, оказались на деле хлипкими сооружениями. Здесь впору было воскликнуть популярное изречение: «колосс на глиняных ногах». Так оно и было. Справедливости ради надо сказать, что церковники сопротивлялись, но и этот бунт был подавлен и беспощадно уничтожен.

Разруха сменилась военным коммунизмом, затем наступил НЭП, следующим шагом было плановое хозяйство.

Международная изоляция Советской России была прервана, когда ее признала Латвия, потом Германия, Польша, Финляндия, и уже следом — Великобритания, Италия, Австрия.

США долго не устанавливали с Россией дипломатических отношений.

Советы отказывались платить по долгам Временного и царского правительств, отказывались возвращать те деньги, которые ранее ссудила Америка. Для налаживания отношений в США со стороны партии большевиков прибыл Максим Литвинов, матерый ас ленинской гвардии. С американской стороны над договором трудился Уильям Буллит.

Переговоры шли трудно. Временами казалось, что они в тупике, и Литвинову ничего не остается, как купить обратный билет на пароход в Москву. Все висело на волоске, но здравый смысл, в конце концов, возобладал; Литвинову удалось найти компромисс в вопросе о старых долгах, а также решить проблему новых американских займов.

Дипломатические отношения были установлены, несмотря на то, что не все американцы были в восторге от «братания с большевиками». А его родной дядя, филадельфийский пастор, назвал это договор — позорным.

Все было уже позади, и он, Уильям Буллит, возглавил американский дипломатический корпус в России. Он прекрасно понимал тяжесть возложенной миссии и свою ответственность. В его задачи входило составить как можно более полное и точное представление об СССР, обо всем, что происходит вокруг. Неточность могла слишком дорого стоить. На кону судьбы целых стран и народов и, возможно, будущая война, удастся ли ее предотвратить?

В Германии между тем вовсю царил фашизм.

Он, Уильям Буллит, обязан был все держать под контролем, в силу своей дипломатической миссии, и не только политику. В том числе знать, что происходит в культуре и умонастроениях советских граждан.

В России писатели традиционно были более значительными фигурами, чем где-либо в мире. Толстой и Достоевский являлись при жизни людьми, к чьему мнению прислушивались даже цари и правящие круги. Сегодня в Советской России на самом верху пьедестала находился Горький, фигура титанической мощи и влияния. Хотя он уже сдавал в силу возраста и старости, но все равно его почитали и уважали. Сам Сталин вознес его на вершину советской литературы, и негласно Горький носил титул писателя номер один. Но это не значит, что не было других литераторов, интересных и талантливых.

При слове «писатель» он вспомнил покойного Джона Рида и его супругу Луизу, которая впоследствии стала его, Буллита, женой. Но она так и не смогла до конца полюбить его, словно навсегда оставшись в том времени, когда они с Джоном были в самой гуще революционных событий.

«Десять дней, которые потрясли мир» и тот отрезок жизни, когда она находилась рядом с Ридом, всегда жили в ее сердце. Это была запретная зона, куда она его не пускала, ревниво ограждая свою молодость от его, Буллита, посягновений. Тогда многими владело чувство, что в мире можно многое изменить, нужно лишь хорошо постараться.

Возможно, такой порыв свойственен молодости. Позже все куда-то уходит. И навсегда.

Он встретил Луизу в Париже. И этот дивный волшебный город был самой роскошной декорацией их любви. Он все-таки хотел верить в то, что она любила его, не обманывала и не обманывалась сама.

Париж 20-х годов был пропитан джазом, лихорадкой веселья, которое не должно было затухать ни днем, ни ночью. В моде было праздное времяпровождение, бесконечные вечеринки, вино, лившееся рекой; после него оставалось похмелье, разбитые надежды и привкус исчезнувшего мгновения, которое уже не вернется. Все было непрочным, зыбким, неустойчивым.

Париж действительно напоминал, как выразился его друг Эрнест Хемингуэй, «праздник, который всегда с тобой».