— Еще актуальней. Мы сами, того не замечая, живем в пространстве булгаковского романа. Я вот думаю порой, для чего профессору Кузьмину явился пьяный воробей. Да для того, чтобы показать ограниченность всякого ума, который начинает слишком умничать. Как говорил Экзюпери: «Зорко одно лишь сердце», Достоевский же говорил об «умном сердце». Любой рационализатор от науки, да и вообще человек рациональный должен быть посрамлен, потому что есть вещи выше человеческого разумения. Иногда они являются нам в виде простых истин, чтобы напомнить о том, что мы — не венцы творения.
— Даже критики Латунский, Ариман и литератор Мстислав Лаврович, это вечные завистники, которые возникают, когда создается произведение, недоступное для их ума, и вот тогда спускается крючок травли, и возникает рой злых сплетен и критики.
— Ящик Пандоры, — Катя посмотрела на профессора, потом перевела взгляд на Марка. — Когда Мастер выпустил в свет свое произведение, он тем самым открыл ящик Пандоры, и на него посыпались все неприятности.
— Маргарита взяла на себя меч правосудия. И что?
— Она сделала то, что считала нужным, но когда возник ребенок, она как бы понимает, чтобы войти в Царствие Небесное, нужно быть как дети.
— А что тогда бал у Воланда — Царствие Небесное?
— Скорее, антицарство, — задумчиво сказала Катя.
Профессор сделал несколько глотков чая и посмотрел на Катю.
— Антицарство, антиматерия…
— Что вы можете сказать о бале Воланда?
— Полотно, достойное кисти Рембрандта или Тициана. Рембрандта все-таки больше. Так и видятся свет и тени, темнота, и золотистая нагота Маргариты, нежная, лунная, выступающая из темноты, как факел. Рядом — Воланд — тьма, Маргарита — свет.
— Бал Воланда, и гости, на их лице видны все пороки. Жадность, трусость, растерянность. Фатоватый кот Бегемот.
— У этого бала был прототип — бал в американском посольстве.
— Я знаю об этом. Ну, не совсем прототип, хотя можно сказать и так.
— Меня интересует больше всего именно эта страница булгаковского романа.
Профессор как будто бы разом поскучнел.
— Мне хотелось бы понять пружины политики того времени.
— Ну, это было довольно беспокойное время, и это еще очень мягко сказано. Уже все пришло в движение и бурлило. Понимаете? Гитлер вовсю готовился к войне. В России раскачивался маховик репрессий. Но 1935 год — еще некая точка, когда политика могла качнуться в ту или другую сторону. До мировой войны оставалось четыре года, все еще было возможно, но мир упрямо шел к кровавой бойне. И этот год был предвестником страшных событий, многие после были казнены, погибли от репрессий, этот бал поистине, как пир во время чумы.
— Это еще как венецианский карнавал, — тихо добавила Катя.
— Да, так оно и есть, так и есть, — с любопытством взглянул на нее профессор. Он посмотрел на часы.
— Кажется, уже поздновато. Может быть, встретимся в другой раз.
— Когда вам удобно? — встрепенулась Катя. — Определите день, и я подъеду к вам.
— Я дам вам свою визитку, мы предварительно созвонимся и все решим.
Катя опустила визитку в сумку и вышла, задумчивая, за Марком в коридор.
На улице Марк шепотом сказал ей:
— Профессор просто замечательный и светило в своей области. Больше него никто не знает о Булгакове, он сейчас у нас номер один в этой сфере.
— Господи! — устало возразила Катя. — Ну, что значит «номер один»? О Булгакове писали все, кому не лень. И разные версии выдвигали, и пытались опорочить, оклеветать. А между тем, я чувствую, что Булгаков — это за-гад-ка, — сказала она раздельно.
— Ну да! — Марк достал сигареты и закурил, уворачиваясь от ветра. — Я и сам это чувствую. Я ведь пришел к нему не сразу. Как будто бы что-то витало в воздухе. Я тогда обитал в Индии, — с жаром сказал ей Марк, — и вот однажды, когда я сидел почти что в нирване…
— Экспериментировал? Как тебя туда занесло?
Катя увидела, что Марк невольно смутился.
— Это вообще отдельная тема, — пытался небрежно сказать он. — Так на ходу не объяснишь.
— Может, тогда поедем к тебе в театр?
— Ты хоть знаешь, сколько времени?
Катя махнула рукой.
— И пусть.
В театре их шаги как-то по-особому гулко раздавались в воздухе. Катя ощущала в себе необычайную легкость, как будто бы выпила шампанское.
В маленьком кабинете Марк повернулся к Кате и достал из шкафа бутылку шампанского.
— Откроем?
— Я только что об этом подумала.
— Телепатия в действии.
Когда шампанское пенилось в бокалах, Марк сказал ей таинственным шепотом:
— Булгаков как Христос явился мне в Индии, когда я жил в ашраме. И тогда я понял, что должен вернуться в Москву, закончить свои поиски смысла жизни и заняться конкретным делом.
Он ощущал, что ему иногда становится трудно дышать и просто физически не хватает воздуха. Снился Париж, яркий, недосягаемый.
В газете «Известия», которую он купил, было сообщение о новом американском после и его фотография.
Лена, приглядевшись, сказала, что вроде симпатичный. Никаких предчувствий не было. Вот только остро и сильно кольнуло в сердце: к чему?