Тайный орден

Эфраим Бен Кохав мог бы полностью доверять и которого был бы рад видеть.

Например, его родственник.

— Но какой же еврей добровольно захочет ехать с христианами в такое

опасное путешествие?

— Представь, что такой человек нашелся, и сегодня нас с ним познакомят.

— А что этот богач Эфраим делал в столь неспокойном месте, как граница

Арагона до того, как попал в плен? — Спросил Гуго.

— Евреи, друг мой, торгуют и с маврами, и с сарацинами. Через границы

государств в обе стороны всегда течет поток товаров и денег. Поэтому нет ничего

необычного в том, что этот купец сейчас там. Скорее всего, он обделывал на границе

какую-нибудь очень крупную сделку, раз сам так рисковал, иначе, если бы дело было

не слишком важным, он бы просто послал своего представителя.

Еврейский квартал Труа располагался вдоль реки, за внутренней стеной,

отгораживающей добрую четверть города. Ворота в этой стене охранялись людьми

капитана городской стражи Андре де Монбара. Но проход в обе стороны был

свободным.

— Скажите, святой отец, зачем здесь эта стена и стражники. Неужели евреи

живут на положении пленников, и граф опасается, что они разбегутся?

— Вовсе нет, сын мой, эта стена и стража поставлены здесь по просьбе самих

евреев: так им спокойнее. Они платят графу за охрану.

— Но кого они боятся? Сейчас как будто бы мирное время.

— Они боятся слишком ревностных христиан, ибо прежде, когда этой стены

еще не было, не один раз горожане устраивали погромы в еврейском квартале.

По другую сторону ворот, Гуго с аббатом сразу попали на главную улицу

еврейского квартала, больше всего напоминающую восточный базар. Квартал кипел

жизнью. Вокруг во всех направлениях торопилось множество людей. Мужчины все

были в разного рода шапках, шляпах и шапочках, а женщины — в темных платках,

закрывающих волосы. По обеим сторонам улицы вплотную друг к другу

располагались торговые лавки, в которых шла бойкая торговля разнообразными

товарами и снедью.

Воздух наполняли всевозможные запахи, среди которых явственно выделялись

ароматы специей и дух сырого свежеразделанного мяса. Завидев христианского

священника, сопровождаемого молодым рыцарем, народ расступался и уступал им

дорогу.

— Надень это, — сказал аббат Мори, протянув Гуго маленькую черную

бархатную шапочку.

— Зачем? — Удивился рыцарь, но шапочку все же надел, поскольку и аббат

сделал то же самое.

— Иначе евреи не пустят нас в свою синагогу. Там нельзя появляться с

непокрытой головой, чтобы не быть выше Бога.

— А что, разве без шапки человек может стать выше Бога?

— Конечно, нет. Но чужие традиции следует уважать, когда идешь в гости, не

так ли?

— А мы обязательно должны туда идти?

— Обязательно. Нас там ждут. Заранее уже были проведены кое-какие

переговоры, и в синагоге мы найдем того, кто поможет нам в выборе проводника.

И аббат, в сопровождении недоумевающего Гуго де Пейна, решительно

направился к стоящему на противоположном конце главной улицы еврейского

квартала двухэтажному зданию, над входом которого был выбит в камне семисвечный

еврейский светильник менора[43]. Завидев двух христиан в камилавках, желающих

проникнуть в синагогу, ее тучный служитель попытался загородить дорогу своим

животом, но, когда, к его величайшему удивлению, старший из пришедших, по виду

священник, обратился к нему на чистейшем иврите, опешил и отступил. В те времена

даже среди евреев язык иврит был забыт почти полностью, и хорошо знали его лишь

немногие, непосредственно имеющие отношение к богослужениям люди.

Большинство же еврейского населения Европы давно уже забыло свой исконный язык

и говорило на местном, либо на идише[44].

Внутри здания, на втором этаже располагалась та самая талмудическая школа,

основанная Гершомом из Майнца, в которой работал теперь знаменитый еврейский

мудрец раввин Соломон Ицхаки, более всего известный своими комментариями к

священной книге иудеев — Талмуду. С этим раввином и собирался переговорить

аббат Мори.

В небольшом сводчатом зале, предваряющем вход в кабинет ученого, находились

многочисленные ученики. Человек десять подростков сидели на каменном полу и что-

то жевали, декламируя при этом вслух плотно набитыми ртами священные тексты.

Трое, мерно раскачиваясь в такт своим словам и накрывшись белыми покрывалами,

молились в углу. И вдруг все они, как один, даже те, которые молились, затихли и

воззрились на пришельцев.

— Шалом ле кулям! Мир вам! — Поприветствовал их аббат на иврите, но

ученики раввина по-прежнему молчали, тупо уставившись на большой серебряный

крест на груди аббата. Пауза длилась довольно долго, пока двое старших учеников не

подошли к гостям. Манеры учеников раввина не отличались особой любезностью,

пейсы топорщились, а глаза излучали недоверие.

— Кто ты, христианин, говорящий на иврите? Разве ты не знаешь, что

иноверцам запрещено входить в синагогу? Что привело тебя сюда, и кто твой

вооруженный спутник? — Спросил аббата старший из учеников, высокий

краснолицый человек лет двадцати семи с рыжими всклокоченными волосами.

— Мое имя Мори, год назад я прибыл из Эрец-Исраэль и вскоре снова туда