Тайный покупатель

К рассвету мы дошли до шлагбаума. За ним стоял наш автобус, подъехали две машины, из них вышли спортсмены в яркой одежде и побежали. В автобус я вошла первой и забилась на втором сидении к окну, со мной рядом села классная, как бы охраняя меня. Наверное, классная видела, что меня выталкивали из автобуса, а потом напоказ устроила истерику − она вполне могла отчебучить что-либо в таком духе. Ну хоть села рядом сейчас, чтобы не обидели. Но все так устали, ещё многие нетрезвы, на меня никто не обращал внимание. У школы нас ждали родители. Многие родители, как и их дети, были пьяны. Они говорили заплетающимися языками, благодарили водителя, классную, целовали своих чад. Меня никто, понятно, не встречал. Нас, кто без родителей, повели в класс. Тогда я раскрыла свою тряпичную, из материала платья, сумочку, достала страшный старый телефон и набрала номер. Мне было стыдно будить родителей, но сидеть в ненавистной школе невыносимо. Папа явился за мной с гитарой. Ещё в окне его увидела классная и, предчувствуя недоброе, заторопила меня. Я выбежала из класса, хотела успеть на улицу, хотя бы на крыльцо, под козырёк, но папа уже вошёл в школу, заспанный и помятый с наполовину поднятым воротником дедушкиного потёртого на рукавах плаща, он как правило надевал этот плащ в проливной дождь, а сейчас видно впопыхах схватил, не разобрался – ему любую вещь надо совать под нос. Но папа это ж папа. Он поднялся в класс в этом дрянном плаще, как будто на нём был фрак за сто тысяч, который он всё-таки себе купил, весь такой одухотворённый и тут же начал болтать (я думаю, когда он с мамой познакомился, он, несмотря на освистывание и затоптывание на том знаковом для них обоих концерте, оставался таким же одухотворённым, над всеми). Такой день − сякой день, веха, запомните на всю жизнь – скороговорки общих мест, как и все эти лицемерные взрослые на выпускном, на последнем звонке. Я запомню, папа, на всю жизнь, ответила я про себя, можешь не сомневаться: вытолкнули из автобуса, классная наорала, группа стариков, одинокий прохожий. Между тем папа начал играть, не замечая ухмылок оставшихся одноклассников, чьи родители не подбухивали всю ночь, а отсыпались после работы. Папа пел все эти песни о куполах, об облаках, которые летят как павы – эту я особенно не любила, но потом, слава богу, спел про любовь, а не про смерть в горячих точках. Песню про неудавшуюся любовь − просто гениально. Там женщина звонит своему бывшему, она замужем, но вот звонит, они болтают ни о чём, и потом прощаются. И вроде бы всё. Но ясно, что мужик одинок, а у женщины не всё ладится в семье, но вернуть уже ничего нельзя. Она не может предать семью, но в память о прошлой и, как оказывается, настоящей любви, называет ребёнка именем того мужчины, от лица которого и рассказывается песня.

Классная прослезилась и сказала папе с чувством:

− Спасибо, в молодость вернулась, даже в детство.

А остальные, по-моему, стояли и еле сдерживали ухмылки, эти песни бардов катастрофически устарели, я их еле переношу. А мама так вообще стискивает зубы, когда папа берёт в руки гитару, и сжимает кулаки, но мама молчит.

Папа ещё долго по новой говорил о выпускном вообще и в честности, у него в музыкалке тоже каждый год выпускные в мае, странные типы, преподаватели духовых и народных инструментов, выходят на сцену и торопятся отбарабанить обязательные торжественные идиотские речи. Зато струнные и фортепиано – это цари, это лоск во плоти. И папа такой. Папа всегда прекрасно говорит… если бы он ещё прекрасно зарабатывал, мне не пришлось бы вонять хлорамином и прочими туалетными утёнками…

Наконец, после ещё двух, исполненных дуэтом с классной, нелепых песен в стиле шансон про давидову ногу и про ночь на каблучках, мы распрощались, я перевернула чёрную страницу своей жизни, пережила самую чёрную, так мне тогда казалась, ночь и вошла в новое серое утро.