Тайный покупатель

Антоний был счастлив. Думаю, именно тогда он решил, что мы будем вместе до смерти.

− Раньше были другие обои, те с рождения. Сначала мазюки, потом каракули, всё лучше и лучше – интересные были. Клинопись перерисовывал. Я тебе фото скину старых.

Но фото он не скинул. Я заметила, что Антоний как бы живёт одним днём. Он объяснял это спецификой работы, с которой его из-за меня уволили. Он никогда много не говорил о работе и не обсуждал клиентов, как например любит делать моя бабушка. Она как какой-то буравчик вбуравливается в человека и потом высказывает разные теории насчёт его характера и его прошлой жизни. Антоний – нет. Он обо всех отзывался достаточно хорошо, кроме отца, его он ненавидел всерьёз. Я не могла этого понять. Отец при очень крупных деньгах, при уникальном бизнесе, со связями, раз он старшего сына пристроил главным редактором на самом популярном сайте новостей. Но я вообще новостями и политикой не интересуюсь; пока дедушка был жив, я была в курсе, дедушка всё телевизор смотрел. А бабушка любит сериалы и ток-шоу, я с ней обсуждаю ток-шоу, точнее − поддакиваю. Мама же в свободное время играла на компьютере, она почти геймер, а насчёт новостей отзывалась, что не надо вообще всё это слушать, чтобы не расстраиваться. Папа интересовался новостями, но не всеми, а только по части музыки, культуры и искусств и знал все расценки в телевизионных певческих шоу.

В общем, Старовеверов, видно, имел деньги и вложил их в такую штучную типографию. Антоний рассказывал, что у его отца были какие то связи, какие то постоянные встречи, он мог со всем найти общий язык и расположить к себе.

− Он всё успевал, – Антоний морщился, когда говорил об отце, и всегда почти в прошедшем времени: – Он мало спал, мало ел, и иногда пил коньяк, очень дорогой.

И я не могла понять, у меня в голове не укладывалось: для Антония отец сделал всё, что мог в сложной ситуации, когда у него и жена, и любовница и обе с детьми, предложил такую хорошую работу, создал можно сказать с нуля бизнес.

Антоний любил книги. Он мне так бережно показывал старые книги, листал их аккуратно. Говорил, сколько книга стоит у коллекционеров, рассказывал интересные букинистические анекдоты. Я к своему стыду думала, что никто уже на бумаге не читает, в метро и бабушки сейчас читают с экранов. Антоний на многое мне раскрыл глаза.

Я множество раз повторяла, что не понимаю, почему он отказался, и пусть он хоть сто раз мне объясняет про общение, про команду, про совместные ланчи, корпоративы и летние посиделки с пивом у ТРЦ, и про походы в кино тоже, я всё равно не понимаю. Тем более, что в кино можно сходить всегда, вышел с работы, из скриптория, и пошёл в кино. Но Антоний возражал, что скрипторий нудятина.

− Ты не понимаешь, Тоня, − улыбался он. − Как бы тебе объяснить, − мне очень импонировало что он не бесится, как бабушка или папа, когда я настаиваю на своём, а объясняет всё почти спокойно, чересчур спокойно и доброжелательно. – Я родился не в своё время. Староверов готовил меня для себя, понимаешь?, ему наплевать на меня, я для него инструмент для заработка. Он очень навредил мне. В конце концов, это просто подло. Скрипторий − совсем не так, как ты думаешь: вышел после работы и пошёл фильм смотреть.

− А что тут думать? У тебя талант: сиди и пиши, переписывай. Это же самое главное – реализовать свой талант.

− Я же сто раз тебе говорил. Перепись затягивает, она поглощает тебя. И пока я пишу, переписываю, обвожу, мне ничего не хочется. И ничего не радует, пока не закончу.

− Ты не представляешь, какая это нагрузка на глаза, на руки. Руки болят.

− У меня тоже руки болят и что?

– Обычная жизнь – это счастье. Если бы не конкуренты, никогда бы не вспомнил даже об этих скрипториях.

− Да не конкуренты это. Это он. Твой отец Староверов организовал закупку.

− Тоня, не надо….

Несколько раз у нас возникали такие приблизительно разговоры, обычно когда мы шли к нему в гости, обратно мы всё чаще молчали, и чем ближе подходил к концу август, тем тяжелее и длиннее, тем опаснее и безграничнее становилось молчание, только крепче сжимались наши ладони, сцепленные в семейный кулак – говорил он и смеялся.