Тайный покупатель

Сейчас в моём прошлом появилась ночь чернее той − её я пережила тогда после больницы, когда ехала довольная домой, и радовалась гонорару. Я довольная оплатила кредит, но сейчас я признаю: у бабушки есть телевизор, у папы гитара, а у меня – чёрное пятно на совести. На душе скребли кошки, тогда же ночью начались странные видения. Снились кошмары – мне снилась кухня, старая какая-то, обшарпанная, а по ней летала банка и как рыба-пила из мульта пыталась всё заглотить и сожрать. Я поняла, что чувствовал Иуда, когда продал Христа за тридцать серебряников, правда вешаться я не собиралась, у нас и осин-то нет. Антоний был далеко не Христос и даже имя носил католическое, да и я не верю ни в какие религии. Но всё равно было стыдно, ужасно стыдно. Я называла себя всю ночь продажной тварью и только утром, когда вернулась с озера и пошла добирать крыжовник «негус», мне полегчало – у бабушки был день рождения. Телевизор уже стоял в углу, папа с мамой притащили телевизор вдвоём из Москвы и почти восторженно рассказывали, как в электричке контролёры требовали штраф за неоплаченное место багажа – телевизор-то с диагональю восемьдесят пять, но папа сыграл на новой гитаре беспроигрышную песню про последний бой и десантный батальон, весь вагон зааплодировал и контролёры сжалились. А бабушка в свой день рождения, когда телевизор уже работал, спросила подозрительно:

− Ты-то, Антонина, куда ездила вчера на полдня? Подарок-то мне родители привезли.

Я наврала, что смотрела ей кастрюлю из нержавейки с толстым дном, но не хватило денег. И это была не такая уж оголтелая неправда, в ТРЦ рядом с салоном связи торговали кастрюлями бабушкиной мечты.

Глава вторая. В квартире у Антония

В мире есть шанс у тех, кто богат и кто по знакомству, кто сыновья и дочки. Миром правит блат и родственники − так говорит папа. Антоний в общем и целом согласился. Он сказал, что «блат» – старое слово (все слова он разделял на старые и современные, к старым относился с доверием и почти любовью, но сам часто употреблял современные), до сих пор и по-прежнему решают дело связи, знакомства, но способности важнее, чем знакомства.

− Способности нигде не нужны, − сказала я.

Но Антоний привёл в пример себя. Я не могла понять Антония и его отца не могла понять. Странная история, удивительная, уникальная. Почему Староверов не рассказывал Антонию сразу, что он его отец? И мама Антония никогда про Староверова не говорила, даже когда он специально перешёл на работу в школу Антония. Староверов – скользкий тип, у него везде знакомства, везде связи, он додавит и добьёт, сказала я Антонию. С другой стороны – прекрасная работа, сиди и переписывай. Сложные шрифты, гравюры, криптограммы, но тонкой линией всё намечено на принтере – надо просто точно обвести, как в оригинале. Антоний ох как умел писать! Я по сравнению с ним просто дно. Штучная работа, кропотливая, но ведь и оплачивается. Во всяком случае, Староверов обещает. Я просила взять меня к ним в скрипторий хотя бы краски натуральные толочь мешать (они у Староверова на минералах), но Антоний сказал, что там химик готовит краски, а женщинам даже приближаться к скрипторию запрещено.

Когда я зашла к Антонию в квартиру, я просто с катушек съехала, улетела в другой мир. В прихожей, на стене, были приклеены камни. Такие отполированные, отшлифованные. Антоний сказал, что это его прадедушка собирал, привозил из экспедиций, и что озеро в нашем посёлке – искусственное, это его прадедушка сделал. Не сам конечно, был проект. Много было противников, но всё-таки сделали и берега обсадили соснами. Сейчас эти сосны огромные, они страшно качаются на сильном ветру, в соснах малинник, там пасутся отдыхающие и иногда выгуливают коз, − это я рассказала Антонию, он про малинник не знал, а про коз знал.

− Дамба на озере временная. Озеро будет постепенно зарастать, оно уже заболачивается.

Между камнями висели удивительные часы. Антоний объяснил, что часы пятидесятых годов, что они в хрустальной оправе, что к сожалению его друг Дан не смог починить завод, и механизм заменен на электронный, то есть батарейки, а что раньше они заводились. Но тикают по-прежнему. Антоний сказал, что циферблат, зелёный малахитовый, как в Эрмитаже и позолоченные стрелки напоминали ему с детства сказы Бажова. Он долго смотрел на часы, любовался камнями, мы мечтали, как поедем в Петербург. Он включал на особый режим люстру, люстра мерцала и камни мерцали, а часы отражались в зеркале рядом. Я обожала смотреть на эти часы, когда привыкла к Антонию. Я обожала тиканье, тихое-тихое, кошачье.

В кухне я села на табурет. Треугольные табуреты на кухне, сидение треугольное, из какого-то странного материала, не из дерева, и вроде не из камня. Табуреты очень старые о трёх ногах.

− Смотри. Совсем не шатается, − гордился он.