– Погиб? Ранен? – тревожно вскрикнула она.
– Ну, с чего ты взяла? – медлил с ответом Арсен. – Живой он. В Чигирине остался…
– Не захотел сюда ехать с тобой? – В ее голосе зазвучало чувство оскорбленной гордости.
– Да нет же! Его там… важные дела задержали… А тебе зачем? Ты, случаем, не того…
Стеша вдруг отпустила стремя и, не отвечая, побежала открывать ворота. Арсен, глядя на ее стройные ноги, сверкавшие из-под плахты[144], на чудесную русую косу, грустно улыбнулся. Разговор напомнил ему об опасности, в которой оказался его товарищ, о том, что задерживаться в Дубовой Балке он не имеет права.
Запорожцы въехали во двор. На крик Стеши первым из хаты выскочил Яцько. За ним выбежала мать. Наконец, поддерживаемый под руки Якубом и дедом Оноприем, вышел на крыльцо воевода Младен.
Арсен переходил из объятий в объятия. Спыхальский тоже, на правах старого знакомого, здороваясь, целовался со всеми, наполняя двор своим могучим голосом. Метелица, Секач и Товкач степенно отвешивали традиционные запорожские поклоны.
Мать сразу начала собирать на стол. Ей помогали Стеша и Златка. Мужчины сидели во дворе на бревне, вели оживленную беседу. Каждому было о чем рассказать и порасспросить друг друга. А пан Спыхальский успевал всюду: помогал женщинам носить еду, кувшины с вишневкой и сливянкой и подбрасывал в общую беседу свои неожиданные смешные словечки.
Когда все уселись за стол, пан Мартын прищелкивал от удовольствия языком, пробуя вкусные напитки и не менее вкусные блюда. Ему нравилось все: и наваристый борщ со свежей зеленью, и пшеничные пампушки с салом и чесноком, и гречневые блины со сметаной, и коржики с маком и медом…
– О, какая это роскошь, панове! – басил он, запихивая в рот пышный гречаник, на котором густая холодная сметана белела как снег. А запивая еду ароматной сливянкой, жмурил от восхищения глаза, чмокал губами и мурлыкал, словно кот: – М-м-м! Сколько на свете живу, ничего лучшего не пил!
– Не спеши, пан Мартын, хвалить, – сказал дед Оноприй, вставая из-за стола. – Есть в нашем краю вещи и получше!
Он направился к погребу и вскоре вернулся с большим деревянным жбаном, наполненным по самый край золотистым напитком. Налил пану Мартыну полную кружку.
Спыхальский вдохнул резковатый, но приятный запах напитка и немного отхлебнул. Лицо его расплылось в блаженной улыбке, глаза закатились под лоб.
– О пан Езус, какое великолепие! – И, не отрываясь, осушил кружку до дна. – Что это, пан Оноприй?
– Мед, пан Мартын… Вареный мед.
– О, так это же райский напиток! Налей-ка, пан Оноприй, еще едну кружку, – и лукаво улыбнулся, – а то я не успел как следует распробовать!
После обеда, который, пожалуй, следовало бы назвать ужином, ибо затянулся он до сумерек, запорожцы со Спыхальским побрели к риге, спать на сене, а Арсен еще долго разговаривал с родными, с Младеном, Якубом и Златкой.
– Значит, опять война, Арсен? – спросил воевода. – Сегодня прискакал гонец – всех, кто владеет оружием, призывал в войско.
– Вскоре ожидаем Кара-Мустафу.
– С ним, наверное, появится и Гамид. Жаль, я еще не могу сесть на коня. А то сумел бы разыскать его среди турецкого войска!
– Вам рано, воевода, об этом думать… А если Бог поможет, то и я его найду! А там уж ведомо, что с ним делать!
– Должно быть, и Ненко прибудет на Украину, – вставил Якуб. – Не поехать ли и мне под Чигирин?
– Нет-нет, – горячо возразил Арсен, – тебе, Якуб, надо оставаться в Дубовой Балке… Кто же тогда вылечит воеводу?.. К тому же и я с товарищами надеюсь в случае ранения воспользоваться твоими услугами. Все мы ходим под Богом, и если что случится с кем, приползет на хутор, как зверь к родной берлоге.
– Арсен правильно говорит, – согласился Младен. – Нам с тобою, Якуб, еще рано выбираться из Дубовой Балки… Но как только я твердо стану на ноги, поеду в Болгарию. Верю: не все мои соколы погибли! Хоть кто-нибудь да остался в живых – мы снова поднимем людей против османов! Вновь воспрянет Планина, зашумят горные потоки, всколыхнется вся болгарская земля! Пусть поначалу мало нас будет, но мы отогреем сердца болгар сиянием надежды, пробудим в них уснувшие силы и стремление к свободе!
Хотя Младен был истощенный, худой и почти весь седой, сейчас он выглядел значительно лучше, чем в пути через Валахию, Молдову и Правобережную Украину. А темные глаза, когда зашла речь о борьбе с османами, заискрились неугасимым огнем и молодецкой силой. Арсен невольно залюбовался старым воеводой, его высоким открытым лбом, серебристым чубом, который он откидывал назад привычным жестом, залюбовался всем его мужественным и гордым обликом.
Спать легли поздно вечером.
Арсен не мог заснуть. Тихо, чтобы не разбудить товарищей, встал со свежего лугового сена, открыл плетенные из лозы двери и вышел из риги.
Ночь была теплая, лунная. Прямо перед двором чернел на горе дремлющий лес, а где-то за ригой, в пойме Сулы, завели свой концерт неутомимые лягушки. Их глухое – на тысячу ладов – кваканье заполняло всю долину, в которой раскинулся хутор, и эхом отдавалось в древнем лесу.