Тайный шифр художника

И… мысли! Он поселился в моей голове, и даже когда я читаю скучным людям скучную лекцию о скучных различиях скучных, бесконечно однообразных живописных школ – он там, в мыслях. Он слушает, как я читаю лекцию, и усмехается: неужели тебе не надоело это фиглярство?

Надоело…

Если бы можно было уничтожить его, выкинуть из себя, из своих мыслей, из своей жизни, выжечь, вытравить… Но я не могу…

Не могу, потому что… не хочу!

Не хочу избавляться от него, что за чушь! Наоборот – он должен быть со мной! И не только в мыслях – везде. Всегда. Я создана для него. Так же, как он создан для меня. Это же так очевидно. Почему он этого не видит?»

Даты в этой исписанной мелким, но очень разборчивым, каким-то педантичным почерком встречались нечасто, мысли и события текли сплошным потоком, время от времени смешиваясь с воспоминаниями, так что приходилось делать усилие, чтобы понять, что когда произошло и к чему относится то или иное замечание. Но спешить мне было некуда, я заинтересованно разбирался во всем, и с каждой страницы образ моей тюремщицы начинал вырисовываться передо мной все яснее.

Маргарита была падчерицей сотрудника Внешторга СССР. О матери она писала очень скупо, кажется, так и не простив ей «предательства» по отношению к первому мужу. Притом что предательство существовало лишь в сознании Маргариты: Михаил Бланк пропал без вести зимой сорок первого года, а вторично мать вышла замуж уже после войны. Но Маргарита, к сожалению или к счастью, слишком живо помнила родного отца. Ее чрезмерная привязанность к нему сохранялась на протяжении всей жизни и носила какой-то болезненный, почти неестественный характер. Она считала его не только лучшим из людей, но и самым привлекательным из всех знакомых мужчин. Ее воспоминания об отцовском облике, о заботе и нежности к ней были настолько переполнены чувственностью, будто речь шла о внешности, ухаживаниях, объятиях и прикосновениях любовника.

Тетрадь Маргариты, наконец, разрешила загадку татуировки. Бланк действительно сделал ее себе, а не кому-то другому – сам или с чьей-то помощью, но по собственному эскизу. Маргарита даже указывала в своем дневнике, где была татуировка – на левой, «сердечной» руке, на предплечье. Правда, не уточнялось, как именно Бланк овладел этой удивительной техникой, сам ли ее изобрел или где-то научился. Скорее всего, Маргарита этого просто не знала. Да и не интересовалась. В ее глазах отец был величайшим художником. Именно он привил ей любовь к живописи. Правда, таланта его она не унаследовала, попытки рисовать так и остались попытками. Но она стала искусствоведом, и, видимо, неплохим.

И тут на ее пути появился Зеленцов – студент Суриковского, где ей иногда приходилось читать лекции. Абсолютно неприспособленный к реальной жизни, безразличный ко всему, кроме образов, визуальных эффектов и средств их создания – карандашей, бумаги, краски, холста. Ну, во всяком случае, таким видела его сама Маргарита. И, с ее точки зрения, асоциальность и замкнутость были всего лишь отражением его таланта. И вдобавок от Зеленцова, которому, кажется, было наплевать на все, кроме рисунка, веяло каким-то непостижимым и неотразимым обаянием.

«Он как Крысолов со своей флейтой, – писала она, – а я как ребенок, который идет за мелодией и не может, не хочет, не в силах остановиться, освободиться, не слышать и не видеть».

Уникальный художественный стиль, который начал проявляться у Зеленцова уже в студенческие годы, был близок к модернизму, к которому в Советском Союзе шестидесятых годов относились снисходительно-скептически. Деятелей этого направления, выросших на отечественной почве, всерьез не воспринимали. При этом на Западе на произведения российских модернистов, в силу их дефицита и самобытности, спрос неизменно возрастал. Ну а в партийно-хозяйственном активе сидели отнюдь не дураки. Не снижая давления (так как это в некотором роде обеспечивало качество исходящего продукта), они монополизировали торговлю этими произведениями искусства. То есть потихоньку продавали на Запад то, что в отечестве не ценили, имея на этом неплохую прибыль. Очень рационально.

Маргарита была одним из немногочисленных и абсолютно непубличных специалистов по «советскому модернизму». Искусство – штука субъективная, поскольку ориентируется на чувства, не поддающиеся количественному измерению. Абстрактное искусство субъективно в квадрате. Но Маргарите удивительным образом удавалось отличать подлинные шедевры от халтуры. Отобранные ею работы неизменно оказывались коммерчески привлекательными. Сейчас это назвали бы, вероятно, «чувством рынка». За это чутье ее ценили, держали на особом счету, позволяли многое. А она пользовалась этим для того, чтобы помогать Зеленцову. И не только потому, что, по ее мнению, он был гениальнее всех остальных, но вскоре – и из личного пристрастия. Сам же Андрей воспринимал ее помощь довольно равнодушно. Как будто для него это не имело никакого значения. Впрочем, и правда не имело.