Тайный шифр художника

– Не знаю… Все равно как-то нехорошо. Но после маминой смерти я уже не стала ни на чем настаивать, сразу согласилась на обмен. Виктору, брату, досталась двухкомнатная, но это справедливо, у него семья и ребенок. А мне предлагали только комнаты в коммуналке. Вот это было единственным вариантом отдельной квартиры. Но я согласилась – пусть маленькая, зато все же своя, не надо делить кухню и ванную с соседями.

– Зато вы сделали из нее конфетку, – сказал я, ничуть не кривя душой. Здесь и правда было очень уютно, Вика оформила свое жилье пусть и с минимумом затрат, но с максимумом вкуса и оригинальности. На окнах натуральные деревянные рамы (не иначе, тщательно соскребли покрывавшую их раньше белую масляную краску), стены выкрашены краской каждая своего цвета, но все в одной, теплой бежево-песочно-коричневатой гамме. Низкая тахта крыта пледом в тон стенам, а старый диван превращен в интересную конструкцию в виде двух кресел и столика посередине. На одной из стен битком набитые книжные полки, расположенные в шахматном порядке, что позволило вдвое увеличить место для книг, а на противоположной – тот самый портрет Елены. К нему-то я и устремился.

На этой картине не было никаких двойных эффектов, никаких храмов и зданий, скрывающих облик Елены. Хотя нет, не так – храм все-таки присутствовал, виднелся за окном, у которого стояла девушка. Какой-то очень знакомый храм, я точно его видел, но сейчас не стал заострять на этом внимание. Гораздо больше меня интересовала Елена, ее повернутое чуть в сторону нежное и мечтательное лицо, подернутое легкой дымкой грусти. Такое чувство, что юная девушка на картине уже знала всю свою дальнейшую судьбу, знала, что жизнь ее будет короткой и во многом непростой, знала – и уже смирилась с этим.

– Удивительно… – тихо проговорил я. – Знаете, Вика, меня всегда поражало, как это художникам удается запечатлеть на портрете не просто внешний облик человека, но и его мысли, его характер… Даже судьбу. В этом портрете вроде бы нет ничего таинственного – и в то же время в нем чуть ли не больше чего-то… не знаю, как и сказать… особенного, мистического, даже сверхъестественного. Только не просите меня это объяснить, я все равно не сумею.

– И не надо, – откликнулась Вика из кухни, куда ушла ставить чайник. – Чувства тем и отличаются от мыслей, что их невозможно выразить словами.

Пока Вика готовила и разливала чай, я обнаружил и другую картину Андрея Зеленцова, в отличие от портрета, совсем маленькую, еще меньше той, что висела у Маньковского. Это был вид ночного города: узкая улочка, брусчатая мостовая, по бокам – невысокие старинные дома, в которых светится одно-единственное окно, а посередине, в луче фонаря – старенький, еще «одноглазый» трамвай с крылатой звездой над единственной передней фарой. Изображение казалось чуть размытым, будто смотришь сквозь завесу дождя, и, хотя на картине не было ни деревьев, ни людей, как-то сразу становилось ясно, что это именно осенний дождь, такая вот нудная бесконечная изморось… Я смотрел на картину и чувствовал запах дождя, слышал тихий гул засыпающего города и проникался какой-то безнадежной осенней грустью и обреченностью, за которой явно скрывалось что-то намного большее, чем просто смена московских сезонов.

Из кухни выглянула Вика с двумя чашками в руках, и мы устроились на модифицированном диване пить чай с принесенными мной конфетами. Конечно, у меня мелькали идеи захватить с собой еще и цветы, и шампанское, но я решительно от них отказался, подозревая, что Вике подобная напористость с моей стороны может не понравиться. А я меньше всего на свете хотел отпугнуть ее.

– А вот интересующие вас рисунки. – Вика сняла с подоконника папку, которую явно подготовила заранее, и протянула мне. Я нетерпеливо перебрал рисунки. Еще три нарисованных карандашом городских пейзажа, один из которых, скорее всего, был эскизом к картине с ночным трамваем, и два портрета Елены. Первый, где Елена смеялась и выглядела веселой и счастливой, был сделан углем на альбомном листе. А второй, карандашный, на листочке в клетку, похоже, вырванном из общей тетради, изображал ее вполоборота сзади, сидящей за партой и грызущей с задумчивым видом ручку. Я сразу вспомнил свое студенческое время и живо представил, как Елена скучает на лекции, о чем-то мечтает и даже не догадывается, что сидящий сзади однокурсник рисует ее…

– Да, похоже, все эти рисунки действительно принадлежат перу Андрея Зеленцова, – авторитетно произнес я. – Хотя, конечно, понадобится экспертиза.

– Кисти, – поправила меня Вика. – «Принадлежат перу» – так говорят о писателях или поэтах…

Я смутился, она тут же заметила это и сама помогла мне выбраться из неловкого положения.

– Как я уже говорила, мамины портреты я ни за что не отдам, – напомнила Вика. – А вот трамвай и карандашные эскизы, возможно, могу уступить.