Тайный шифр художника

Мужчина (это вполне мог быть Маньковский, голос очень похож) пробормотал что-то неразборчивое. После недолгой паузы он снова сказал что-то, что я не расслышал. Его спутница раздраженно откликнулась:

– Опять?

– Да, опять, – теперь мужчина говорил чуть громче, и сомнений в том, что это Маньковский, уже не оставалось, – но намного реальнее. Я видел ее как наяву.

– И когда же ты ее видел? – Раздражение в голосе Ритуси мешалось с откровенным скепсисом.

– Только что, на вокзале. – Голос Маньковского прозвучал глухо, словно он говорил в подушку. – Я искал носильщика, и тут она прошла мимо меня. Нет, не совсем рядом, довольно далеко… Но я узнаю ее даже из астрала!

– Тебе все это привиделось. – Женщина говорила устало, словно ей надоело повторять одно и то же. – Ты просто фантазируешь. Как всегда. – Она коротко усмехнулась.

– Нет! – воскликнул Маньковский. – Это становится все реальнее… Может быть… Но если это болезнь, то она прогрессирует… Все как наяву… Будь он проклят!

– Так ты совсем с ума сойдешь с этими картинами… – Ритуся уже откровенно сердилась.

– Пока они существуют, она меня не отпустит, – забубнил Маньковский. – Он связал ее, а она связала меня. Жаль, что я не могу… – дальше его бормотание стало совсем неразборчивым.

– Потому-то ты и держишь его картину в своем кабинете? – саркастически фыркнула его собеседница. – Выброси ее на помойку. Меня она просто бесит, я ее уже видеть не могу. И, в конце концов, я ревную, – протянула она резко изменившимся тоном, больше похожим на кошачье мурлыканье. – Как будто она тебе важнее меня… Но я ведь с тобой… А она… Хватит уже из пустого в порожнее…

– Так просто от наваждения не избавишься… – почти простонал Маньковский, который снова начал говорить тише, почти шепотом. – Все должно происходить в особом порядке… Ну я же тебе объяснял… сколько раз говорил…

Ритуся вздохнула:

– Ну… говорил… Я же не спорю… Тебе виднее, просто… – Ее голос окончательно превратился в тягучее томное мурлыканье. – Мне ведь жалко смотреть, как ты мучаешься… ну не надо… успокойся, расслабься… все пройдет… Иди ко мне…

Чтобы догадаться, что будет дальше происходить в их купе, совсем не нужно было быть ясновидцем. И я шарахнулся прочь от двери – еще не хватало, чтоб меня застали за подслушиванием и сочли извращенцем!

Взволнованный явно сильнее, чем следовало, я вернулся в свое купе. И обнаружил, что верхний свет выключен и горит только лампочка над моей полкой. А Вика мирно спит на своей, укрывшись до самого носа.

– Вика, ты спишь? – на всякий случай спросил я шепотом. Но она, конечно же, не ответила.

Мне ничего не оставалось, как лечь на свое место и слушать стук колес. За окном мелькали фонари и светила полная луна – все так, как мне и представлялось. Почти все…

Когда я проснулся утром, Вика уже была одета «в цивильное» и причесывалась перед зеркалом в двери купе.

– Доброе утро! – смущенно улыбнулась она. – Извини, что я вчера так быстро срубилась, даже не дождалась твоего возвращения. Поезда иногда действуют на меня, как снотворное…

– Знаешь, чем я вчера был занят? – поделился я. – Шпионил за Маньковским. Абсолютно неблагородное поведение, зато у меня есть две новости. Плохая и хорошая.

– Лучше сперва плохую, – деловито распорядилась Вика.

– Он тебя видел. На вокзале.

Вика охнула:

– Узнал?

Я пожал плечами:

– И да и нет – это и есть хорошая новость. Насколько я сумел расслышать, Маньковский убежден, что видел твою мать. Причем, кажется, уже не в первый раз. Похоже, у нашего экстрасенса что-то вроде галлюцинаций.

– И это – хорошая новость? – В голосе Вики прозвучало сомнение.

– Ну, во всяком случае, нам она на руку…

Тут в дверь постучали, и мы с Викой быстро переглянулись. Даже у меня промелькнула мысль о Маньковском, – а уж за то, что именно о нем испуганно подумала и Вика, можно было ручаться. Но, к счастью, это оказалась всего лишь проводница, пытавшаяся впихнуть нам завтрак, чай-кофе и какие-то дурацкие сувениры, стоившие еще дороже, чем на Арбате. Но одна строчка в длинном прейскуранте меня заинтересовала:

– Что за платок?

– Настоящий Павловский Посад, ручная набойка, – сообщила проводница так гордо, будто набивала его собственноручно.

– Большой?

– Павловопосадский, – повторила она, как будто это что-то объясняло, – саженный. В каких тонах предпочитаете? Есть по синему полю цветы, по зеленому, по белому…

– Давайте по синему. А еще чай, кофе и карту Питера.

Платок, кстати, оказался сказочной красоты. Вика так и ахнула.

– Грек, ну что ты? Зачем? Он такой дорогой…

– Это для маскировки, – объяснил я. – Темные очки – банальность, а платок – самое оно. Замотаешься в платок – и Маньковский тебя уж точно не узнает…

– Ты вообще в курсе, что значит, когда парень девушке платок дарит? – лукаво посмотрела на меня Вика. – Ну то есть в русской традиции.

– Естественно. По курсу этнографии у меня пять баллов, – отвечал я словно бы в шутку.

Но Вика не стала развивать эту тему и вернулась к Маньковскому:

– А что ты еще успел подслушать? – спросила она, когда дверь за проводницей закрылась.