Тайный заговор Каина

Я писал днем, если дежурил ночью, и по ночам, во время дежурства. Пишущая машинка, подаренная Крошкой, постоянно перемещалась между Штреземанн и Базелер-штрассе. Я работал над второй книгой.

В дни, свободные от службы, я, прежде чем сесть писать, провожал Лилиан на работу. После работы Лилиан всегда заходила на пункт военной полиции, и мы шли домой вместе, взявшись за руки. По вечерам я читал Лилиан написанное за день. Часто ее что-то восторгало или что-то не нравилось: я легко определял это по ее огромным, темным, выразительным глазам. Как правило, я перерабатывал страницы, не устраивавшие ее. Беспрекословно, иногда по нескольку раз, переписывал их, читал Лилиан и снова переписывал, если она недовольно покачивала головой. Хотя часто был не согласен с ней, так как она нередко не принимала именно то, что мне казалось наиболее удачным. Но в итоге оказывалось, что Лилиан, с ее обостренным, интуитивным ощущением фальши, была права. И сегодня, много лет спустя, я считаю это время счастливейшим в моей жизни.

«Покойся в мире, Иордан» был опубликован спустя несколько месяцев.

Даже сейчас я не могу объяснить успех, выпавший на долю этой книги. «Покойся в мире, Иордан» стал настоящим бестселлером. Было продано более ста тысяч экземпляров. Книга была переведена на одиннадцать языков мира.

Нам по-прежнему ничего не было известно о судьбе мужа Лилиан. Мы были почти уверены, что его уже нет в живых. В любом случае, если бы он появился, Лилиан не задумываясь подала бы на развод.

Когда я познакомился с Борисом Мински, мы с Лилиан часто после работы заходили в его бар «Солдат Джо».

У Бориса всегда был хороший выбор вин, ликеров и прочих напитков.

Мински подружился со мной, но оставался вежливым и подчеркнуто корректным с Лилиан. Однажды я спросил его об этом.

— Тебе нравятся роковые женщины, не так ли, Ричи? — спросил он в ответ. — Прекрасные, захватывающие женщины, как Лилиан?

— Да, — твердо ответил я. — Всегда один и тот же тип. Но что ты имеешь в виду, говоря «роковые»?

— Не знаю, верное ли это слово. Я называю их так. Я слышал, что есть виды орхидей, одни из самых красивых, которые, однако, ядовиты. Ты понимаешь, о чем я говорю?..

Через несколько недель он отвел меня в сторону и прошептал:

— Думаю, я ошибался. Она не из ядовитых. С ней все в порядке.

Однажды, когда мы сидели за нашим любимым столиком, зазвучал модный шлягер «Когда я слышу серенаду в голубом…»

Я поднял взгляд. Мински указывал на улыбавшуюся Лилиан.

— Это ты заказала? — спросил я.

Она кивнула, вложив свою руку в мою.

— Но как…

— Крошка, — сказала она. — Я попросила его дать мне ноты. Эта песня звучала на вашем пункте, когда я пришла туда впервые.

— Это наша песня, — произнес я. — За тебя, Лилиан.

— И за тебя, Ричи! Я очень, очень счастлива рядом с тобой.

— Пятьдесят пфеннигов, — строго сказал я.

Она с улыбкой отдала мне деньги. Это была наша игра. Мы часто говорили друг другу о своем счастье, пока однажды Лилиан не заявила: «Я больше не могу слышать это слово. Кто его еще раз произнесет, пускай платит штраф в пятьдесят пфеннигов!»

После этого платили друг другу очень часто. Лилиан посмеивалась и удивленно качала головой:

— Знаешь, Ричи, я рассчитывала собрать значительную сумму за очень короткий срок, когда предложила эту игру, но, как видишь, все мои планы провалились. И я ничуть об этом не жалею.

Действительно, суммы наших выигрышей за месяц всегда оказывались примерно равными. В те навсегда ушедшие дни мы одинаково сильно любили друг друга и одинаково часто признавались в этом.

Глядя друг на друга, мы пили и слушали нашу песню. Мински широко улыбался, хотя его темные блестящие глаза оставались, как всегда, серьезными. Я порывисто поднес руку Лилиан к губам и поцеловал, сказав, что счастлив сегодня как никогда прежде. Затем, достав из своего кармана мелочь, молча положил перед Лилиан.

— Навсегда вместе, — нежно произнесла Лилиан, вновь поднимая бокал.

— Навсегда!..

Самолет, которым я должен был вернуться в Ганновер, вылетал в шесть тридцать вечера. Перед тем, как отправиться в аэропорт, Мински отвез меня на мою квартиру на Хампердинк-штрассе. Я поспешно упаковал чемодан и рюкзак. Мински лихорадочно мне помогал. Мы почти не разговаривали. Я уже упоминал о том, что суеверен, как и все мнительные люди. Оставляя свои книги, курительные трубки в этой мирной квартире, я испытывал странное чувство: мне казалось, что я сюда никогда больше не вернусь.

Мински отправился со мной в аэропорт.

— Тебе все же следовало бы присмотреть за Корабелль.

— Ванесса сделает это за меня. Я позвонил ей и обо всем рассказал, — ответил Мински.