«Дорогой!
Я должна продолжать жить, хотя еще не знаю, как это у меня получится. Я уезжаю из Франкфурта, я должна уехать отсюда. Ты не можешь простить мне то, что я совершила. Я плохая, злая и ничтожная. Извини, Ричи! Поверь! Очевидно, нельзя быть лучше, чем ты есть на самом деле. Я желаю тебе всего самого хорошего, и прежде всего счастья. Ты достоин его. Мы провели вместе чудесное время. Я не знаю, почему я такая, какая есть. Если есть Бог, он должен знать, почему я создана такой, какая есть. По-настоящему поверить в Бога — мое самое большое желание. В то Рождество, когда зародилась наша любовь, я страстно надеялась, что Бог существует. И когда ты снова начал писать, я поверила, что Бог есть. Теперь я больше ничего не знаю. Я лишь знаю, что люблю тебя, Ричи. Одного тебя! Ты можешь смеяться надо мной, проклинать меня, желать мне смерти. Ты можешь думать обо мне все что угодно, делать все, что пожелаешь, называть меня, как хочешь, но это правда. Мне не следовало писать об этом, и тем не менее это правда. Я всегда буду любить только тебя!
Я уронил письмо.
— Истеричная шлюха! — Что еще я мог сказать?
— Совершенно верно, — согласился Вернер.
— Заткнись! — крикнул я.
— Но…
— Не тебе об этом говорить! Слышишь, не тебе! — Я был в ярости.
— Но ты же сам говоришь, — мягко и как-то вкрадчиво сказал Вернер.
— Это другое дело, — громко, пьяным голосом прервал я его.
— Она меня покинула…
— Она бросила нас обоих, — сказал я.
Брат посмотрел на меня, и на его губах снова заиграла улыбка, но не улыбка тревоги и страха, а улыбка, полная злорадного торжества.
— Итак, мы здесь одни, — сказал он после обоюдного молчания.
— Да, — пришлось согласиться мне.
— Возвращайся домой, Ричи. Теперь, когда Лилиан ушла, ты увидишь, как прекрасно мы сможем работать вместе. Мы забудем о Лилиан. Семья должна быть сплоченной. Что тебя привело сюда? Американский перевод?
— Откуда ты?.. — начал было я и осекся. У Вернера было хорошее чутье, и он отлично знал меня.
— Те самые инциденты на юге? Я всегда считал, что эти отрывки необходимо изменить… Когда ты должен их отдать?
— Самое позднее — завтра. — Скрывать что-то уже не имело смысла.
— Ты пытался переписать их? — спросил он. — И не смог, верно?
Я покачал головой, бросил ему книгу, сел за грязный стол и обхватил голову руками.
— Я на минутку спущусь вниз, — сказал Вернер. — Там у меня два отрывка… Как только я прочитал книгу, я понял, что это не то. Было очевидно, что нам понадобится второй вариант.
У выхода он сказал:
— Я рад, что мы снова вместе. И никакая женщина нас не разлучит.
Я молчал. В ту минуту я думал только о том, как хорошо, что Вернер уже закончил те отрывки. Скорее всего он написал их давно, возможно, сразу после того, как прочел мой роман. Несмотря на всю мою ненависть к брату, я не мог не восхищаться его проницательностью, интуитивным чутьем и его несомненно ярким талантом.
Я был очень уставшим, очень пьяным, но весьма спокойным. Я радовался, что снова нахожусь в своей старой квартире. Когда мой брат вернулся из подвального помещения, я уже спал, положив голову на стол. Позднее, когда я проснулся, в комнате никого не было. Горел свет. На столе лежали два переписанных заново отрывка.
Два переделанных отрывка, аккуратно отпечатанных на машинке, лежали на столе. Из спальни Лилиан доносилось храпение Вернера. Я пошел в свою спальню, упал на кровать и ощутил невероятное блаженство.
Да, верно, я ходил там и сям, валял дурака, продавал по дешевке то, что было мне всего дороже, совершал старые проступки из новых побуждений.
Какая поэзия, каким великим поэтом был Шекспир, каким трусливым и слабовольным был я.