Тайный заговор Каина

Я пил каждую ночь в обществе Крошки в ночном клубе Мински «Солдат Джо». Он очень сочувствовал мне и пытался успокоить. Мински напомнил мне, что он всегда считал Лилиан «ядовитой» и привел русскую пословицу «Курица — не птица, женщина — не человек».

— А ваша жена?

— Есть очень хорошие и очень плохие куры, — загадочно ответил Мински.

Крошка, напротив, посоветовал мне бороться за Лилиан.

— Она любит только тебя. Я знаю вас обоих! Он околдовал ее, помутил ее сознание. Скажи только слово, и я изобью его до неузнаваемости.

— Нет, — отказался я твердо. — Это глупо.

— Я знаю, что она любит тебя. Я знаю тебя и Лилиан с сорок шестого года. Я видел, как она смотрела на тебя во время вашей первой встречи на пункте полиции. Я наблюдал за вами все эти годы. Я не стал бы обманывать своего старого друга, Ричи, — настаивал Крошка. — Она любит только тебя.

— Да, — сказал я с горькой насмешкой. — Она любит меня. И именно поэтому спит с моим братом последние шесть месяцев.

— Давай выпьем еще, — только и смог ответить на это Крошка.

Вот так всегда заканчивались разговоры. Мински и Крошка желали мне добра, но они ничем не могли мне помочь.

В один прекрасный день мой издатель, коренастый смуглый мужчина, пришел ко мне в отель с визитом. Я как раз кутил, и он выпил со мной за столом в полупустом баре. Издатель сообщил мне, что один американец, купивший права на издание «Никто не одинок», хотел, чтобы я переписал либо смягчил два отрывка, касающиеся расовой дискриминации и инцидентов, происшедших в южных штатах Америки.

Как обычно, времени на это отводилось в обрез.

— Я уверен, что вы сможете решить этот вопрос прямо здесь, в отеле, за несколько часов, — сказал он.

Я обещал сделать это и, взяв бутылку виски, пошел в комнату. У меня была копия романа и портативная пишущая машинка. Я переписывал эти отрывки уже, вероятно, десятки раз. Каждый был хуже предыдущего. Я написал эту книгу сам. Я, не Вернер. И тем не менее два года спустя я не мог написать ни единой приличной строчки. Может быть, потому, что был сильно пьян. Это была героическая битва между мной, пишущей машинкой и бутылкой. Выиграла бутылка.

Около четырех часов утра я заказал такси, взял книгу, поехал на квартиру брата и яростно позвонил во входной звонок. Открыв дверь, брат посмотрел на меня словно на привидение, глупо засмеялся и впустил меня в комнату. Брат смеялся по-разному. Я знал все нюансы его смеха; это был смех от испуга.

Я заметил, что в комнате царил беспорядок и было грязно.

— Сколько времени пробудет Лилиан в госпитале? — спросил я хмуро, глядя не на Вернера, а на кучи тряпок, валяющихся по углам.

— Ее уже нет в госпитале, — ответил Вернер каким-то странным, глухим голосом. Я не привык, чтобы он так разговаривал, и посмотрел брату в лицо. Выражение его лица было растерянным и измученным.

— Что ты сказал? — переспросил я.

— Последние четыре дня ее нет в госпитале, — нервно улыбаясь, сказал Вернер.

— Где же она? — Черт побери, мне приходилось вытягивать каждое слово из этого негодяя.

— Ушла.

— Что значит «ушла»?

— Это значит то, что я сказал. Она вернулась только собрать вещи, одежду и прочее, сняла со своего счета деньги и сказала, что собирается отправиться в путешествие. После этого я ее не видел. Она написала тебе письмо, но, говорят, ты отказался его взять.

— Правильно говорят.

— Вон письмо, — сказал брат, указывая на стол в гостиной, заваленный грязной посудой, в которой он готовил себе пищу. — Она оставила его здесь на тот случай, если ты когда-нибудь придешь сюда.

Я вскрыл конверт.