Тают снега

Человек, шедший следом за другим человеком, пережил войну. Теперь он продолжал ее в той форме, какую, исходя из своего опыта, признавал правильной: боролся с человеком, четко обозначенным на карте собственной ненависти. Войну он начал в кошмарном Волынском пекле жарким летом 43-го года. Молодой деревенский парень, воевавший с "кавалерами" из соседней деревни, попал в партизанский отряд, в котором взрослые мужики вынимали затворы из винтовок, чтобы можно было наколоть человека на острие штыка. И так же, как они, ненавидел бандеровцев, с ожесточением заглушая в себе сознание того, что украинской речи его научил отец. Перед ним, оскалив зубы, лежал грозный мир. Он не боялся его. У него был простой критерий, которым он определял, кто враг, и были патроны. Он не делал разницы между бандеровцами и какими-нибудь независимыми атаманами, командующими самочинными бандами, и знал, что различия между ними - вранье. В этой борьбе людей убивали за то, что убивали они. И как все крестьяне, неохотно и без ясного понимания вел борьбу с немцами. Это не было убийством людей, а сражением, в котором были погибшие. На земле, на которой свежие следы, оставленные немецкими грузовиками, покрывались отпечатками колес атаманских тачанок, он научился тому, что любая иноязычная толпа - это враг. Когда он вернулся в деревню, напуганный непонятным поворотом судьбы, велевшей ему скрыть от польских властей свое участие в этих патриотических действиях, он совсем потерял ориентацию. "Противник" стал понятием тем более грозным, что был почти неуловимым.

Огонь, отнявший у него дом, вернул ему его простые критерии. На следующее утро, измученный непрерывным бегом, он доложил в местечке о нападении на Рудлю и просил взять его в армию.

- Я получил капрала, - сказал он наконец о себе, когда ему с сочувствием указали на его увечье. - Я получил капрала там, где потерял ее, - ударил он железной культей по столу допрашивавшего его офицера. И стал рассказывать о себе.

Его взяли в деревне три или четыре недели спустя. Находясь под арестом, он не стал ждать первого допроса. На крутом повороте горной дороги он выбросил за борт "виллиса" свое сжатое, как пружина, тело. Падая, он увлек за собой конвоира в ту минуту, когда тот схватил его за руку. Они упали вместе, вместе катились по откосу. Боролись молча. Между ними колотился висевший на груди солдата автомат. Однорукий был уже близок к поражению, как вдруг ударил противника по голове железным крюком. Солдат обмяк. Алексы, стоя на коленях, сорвал с его груди оружие и тогда, уже с автоматом в руке, услышал грохот сапог бегущего на помощь второго конвоира. Склонившись над потерявшим сознание противником, он услышал, как над его головой просвистели пули: это стрелял второй конвоир. Алексы сжался. В тот момент, когда в просвете между можжевельниками показалась зеленая шинель, дал очередь. Он убегал не от людей, а от того, что случилось.

На следующую ночь вместе с плачущей сестрой он раскопал спрятанную в саду винтовку. Брюхатому автомату он не доверял. Даже Нина не знала, что он пришел не безоружный. Два года он продержался на ближайших склонах, зимуя в пастушьих шалашах, а когда снежные заносы отрезали деревню от мира, спускался вниз к людям.

Потом, когда его сестру, ставшую к тому времени учительницей, послали на работу в Пасеку, он перекочевал в пастушьи шалаши на Хрышчатую.

Со времени той первой очереди из автомата сегодня Алексы впервые, хотя еще и скрытый от глаз врага, перешел в атаку. Хотя он и не видел его тогда в их доме возле связанной Хелены, но ему обо всем рассказала Нина, и он сразу узнал его. Несмотря на то, что Алексы шел неторопливо, шагом лесника, дышал он как после долгого бега, переполняемый недоброй радостью. Лесник двигался по горной тропе, по временам останавливаясь и осматривая землю.

"Охотится?" - удивился Алексы.

Через некоторое время лесник снова остановился.

Что-то высмотрел на пастбище, догадался его преследователь, лишенный возможности посмотреть на открытое пространство.