Так было. Бертильон 166

Нахмурясь, он подозрительно смотрел на нее. Руки его были сжаты в кулаки. Жена не открывала глаз и лежала, тяжело дыша.

— Что происходит в этом доме, София? — резко спросил он.

— Ничего, Хуан… — Она снова вытерла «глаза, избегая его взгляда.

— Ох, София! — угрожающе воскликнул муж.

— Ничего… Ничего не происходит… — уверяла она.

Хуан фыркнул, как уставшая лошадь.

— Не скрытничай, жена. — В его голосе она уловила жалобные нотки. — Ничего, говоришь, не происходит? А это что?

Он показал на разбросанные по полу вещи, вспоротые матрацы и подушки.

Она проследила взглядом за его рукой, и лицо ее приняло скорбное выражение.

— Ах, да! Знаешь… Здесь были с обыском эти… Видишь, что они наделали!

— Знаю, что были, мне сказали в казарме. Но почему они приходили? Почему?

Последнее «почему» прозвучало как выстрел.

— Может быть, какой-нибудь доносчик навел их, — нерешительно предположила она.

— Что?! — взорвался мужчина. — Доносчик? Значит, наш дом дал повод для доноса? Так получается?!

Она уже овладела собой.

— Откуда я знаю? Надо спросить у них. В казарме…

Хуан положил руку ей на плечо и, печально глядя в глаза, твердо проговорил:

— Ты знаешь, в чем дело, София. Конечно, я спрашивал и в казарме. Но ты знаешь лучше. Я тебя предупреждаю: то, что происходит в нашем доме, чревато опасностью. Смертельной опасностью.

Женщина вздрогнула, провела ладонью по иссохшей груди.

— Что? — Она перешла на шепот, пытаясь заглянуть в глаза мужу. — Что они тебе сказали?

— О господи! Да все. Что в нашем доме готовится заговор, что здесь собираются революционеры, что у нас хранятся боны. — Он перечислял это, как хорошо заученный урок. — Что здесь изготовляются бомбы… — Он вдруг вспылил. — Чего они только не говорили!

— Пресвятая дева!

Он со злобой отдернул руку от ее плеча и поежился, будто прикосновение это обожгло его.

— Слава богу, — голос его дрожал, — слава богу, я сумел доказать им свою невиновность…

— Невиновность? Нет, папа, ты, наверное, хотел сказать «виновность»!

Вздрогнув, муж и жена одновременно подняли головы. В дверях комнаты, выпрямившись, сверкая глазами, стояла их дочь.

— Ракель… — обрадованно пролепетала мать.

— Доказав им свою невиновность и непричастность к революции, ты доказал, что ты виновен. Ты понимаешь, в чем!

Она вошла в комнату и остановилась. Сидя на кровати, закинув головы, они молча смотрели на девушку. Оба казались маленькими, съежившимися. Будто смиренно ждали удара, готового на них обрушиться.

Около пяти часов пополудни негр решил вернуться в гостиницу. Она находилась на Аламеде на берегу залива.

Расставшись с человеком из Гуантанамо, он несколько минут посидел на скамейке в парке, а потом пошел в город. Бродил по Сантьяго, пристально изучая прохожих, машины, дома, витрины магазинов. Может быть, ему хотелось постигнуть душу этого города, считавшегося очагом борьбы против Батисты. Но подавленные, унылые лица, шум моторов, запертые двери и пустые кафе ничего не говорили ему.

Над широким тротуаром был натянут брезентовый тент. Он сел на высокий стул и позволил маленькому босому негритенку почистить себе башмаки. Пока негритенок орудовал щетками, он спросил его:

— Как дела, братишка?

Негритенок даже чистить перестал, замер от удивления, но тут же ответил:

— Неважно, приятель.

Больше негр вопросов не задавал, немного устыдившись своей бесцеремонности. Когда башмаки были вычищены, он дал парнишке монету. Потом двинулся дальше.

«Не зайти ли в синдикат? — усмехаясь, подумал он. — Нет, не стоит. Под руководством Мухаля профсоюзы стали опорой тирана. Честные рабочие уже давно вышли из профсоюзов. Встретиться с членами партии? Нет. Лучше поговорить с незнакомыми людьми, просто поговорить, посмотреть. В жизни Сантьяго надо разобраться самому».

Он умел видеть большое в малом. Мог предугадать начало кровавой битвы, и улицы казались ему красными реками страдания. Но в одном он был уверен: Батиста может быть свергнут только путем борьбы. А назревающая революция пока еще была подобна подземной реке.

С одной стороны — полицейские джипы, танки, самолеты и сорок-пятьдесят тысяч хорошо вооруженных солдат. С другой — твердая воля, порой еще слепая, но несгибаемая. Молодежь… И надо бороться рядом с нею, надо открыть ей глаза, надо, чтобы люди видели настоящие цели и пути к их достижению.

Он не заметил, как подошел к гостинице. Поднялся по скрипучей, источенной червями лестнице и остановился на пороге своего номера, держась за ручку двери.

— Коридорный! — Его голос прозвучал гулко.

На постели, около подушки, лежал его потертый чемоданчик. Открытый. Белье разбросано на простыне. Его второй, светло-коричневый, костюм комком брошен в угол. Две белые рубашки распяты на спинке кровати.

Негр, ничего не трогая, нахмурившись смотрел на разгром.

— Что это значит? — спросил он у коридорного.

Тот приложил ладони к груди.

— Ничего… Приходили из СИМ[126].

Лицо негра посерело. Взявшись рукой за подбородок, он, не двигаясь, смотрел на свой чемодан.