Так говорил Бисмарк!

Глава XIII Затруднительное положение по поводу договора с Баварией устранено на рейхстаге. Бомбардировка все еще замедляется

Понедельник, 28 ноября . Я телеграфировал утром о капитуляции города Лафер, где находилась тысяча человек гарнизона, потом о победе Мантейфеля на берегах Соммы, под Ладоном и Мезиером. Затем опять написал статью о соглашении с Баварией. Шеф спрашивал про Юма, и я ответил ему, что Юм уехал, но он, кажется, хотел опять приехать. Он приказывает мне написать тотчас военному начальству, чтоб Юма, буде он вернется без дозволения, прямо арестовать и известить его, шефа, об этом. Если же он явится с дозволения, то на него надобно смотреть как на опасного мошенника и шпиона и о его прибытии довести до сведения министра.

После обеда мы совершили с Бухером поездку в Сен-Сир. За обедом в качестве гостей присутствовали князь Плесс и граф Мальтцан. Министр заговорил сперва об американском спирите и сообщил, какого он мнения о нем и какое приказание дано им относительно его.

– А знаешь ли, ведь и Гарибальди досталось тоже на орехи! – вскрикнул Болен.

Кто-то сказал, что если его возьмут в плен, то он будет, конечно, расстрелян как человек, который вмешался в войну, не имея на это никакого права.

– Сперва их посадят в клетки и будут публично показывать, – заметил Болен.

– Нет, – возразил министр, – я предложил бы другой план. Следовало бы доставить пленных в Берлин, повесить им там на шеи картон с надписью: «Благодарность», и в таком виде следовало бы водить их по городу.

– А потом и в Шпандау [14] , – прибавил Болен.

– Или же, – возразил шеф, – можно было бы написать на карточке: Венеция – Шпандау.

Далее говорилось о Баварии и о положении дел в Мюнхене. Потом кто-то, я уж не помню, по какому случаю, снова заговорил о том, при каких обстоятельствах случилось появление Рейля под Седаном, и о том, что будто тогда казалось, что король ждал большего от письма императора Наполеона, на что он, согласно прежнему замечанию министра, имел полное основание. Императору не следовало бы отдавать себя там в плен бесцельно, но он должен был заключить с нами мир. В этом случае генералы последовали бы за ним. Потом беседа шла о бомбардировке и в связи с этим об епископе Дюпанлу, а также о его теперешней интриге по поводу роли, которую он играл в рядах оппозиции на духовном соборе в Риме.

– Мне при этом приходит в голову, – сказал канцлер, – что папа написал очень любезное письмо какому-нибудь французскому епископу, а может быть, и нескольким, чтобы они не связывались с гарибальдийцами.

Кто-то заявил, что он очень желал бы чего-то. На это шеф заметил:

– Для меня теперь самое важное – то, что станется с виллой Кублэ. Пусть бы предоставили мне на двадцать четыре часа главное начальство, и я приму на себя ответственность. Я отдал бы тогда только одно приказание: спалить.

Вилла Кублэ – местность, находящаяся недалеко отсюда; там все еще находится доставленный осадный парк, который должен быть распределен в окопах и батареях; а канцлер в одном представлении просил об ускорении бомбардировки.

– У них всего триста пушек, – так продолжал он, – и пятьдесят или шестьдесят мортир, и на каждое орудие по пятьсот зарядов. Этого, конечно, достаточно. Я говорил с артиллеристами; они говорят, что под Страсбургом им не пришлось употребить и половины того, что уже понавезли сюда, а Страсбург в сравнении с Парижем – Гибралтар. Следовало бы, может быть, сжечь выстрелами казармы на Мон-Валерьяне, а форты Исси и Ванвр осыпать в надлежащей мере гранатами, что заставило бы гарнизон бежать – сам вал не особенно сильно укреплен, ров прежде был не шире, чем длина этой комнаты. Я убежден, что если мы в продолжение четырех или пяти дней будем бросать гранаты в самый город и они увидят, что мы стреляем дальше их, именно на девять тысяч шагов, – то парижане сделаются несколько уступчивее. Конечно, на этой стороне находятся лучшие дома, а для обитателей Бельвилля совершенно все равно, будут ли эти дома разрушены; они, пожалуй, будут даже радоваться тому, что мы уничтожаем дома богачей. Мы могли бы вообще оставить Париж в покое и пойти дальше. Но если мы уже начали, то к делу следует отнестись серьезно. Морение голодом может еще долго продолжаться, пожалуй, до весны; во всяком случае, муки хватит у них по январь. Если бы мы начали бомбардировать четыре недели назад, то теперь, по всему вероятию, мы были бы уже в Париже, а это самое главное. Теперь же парижане воображают, что Лондон, Петербург и Вена запретили нам стрелять, а нейтральные державы думают, что мы ничего не можем сделать. Настоящие причины сделаются когда-нибудь известны.