Так говорил Бисмарк!

– Это ведь самый любезный человек, какого я только знавал, а дом его самый гостеприимный и самый радушный, в каком я когда-либо бывал. Хорошая охота, отличный прием и премилая, и прелестная женщина – его жена. В нем так и видно естественное, врожденное радушие – politesse du coeur – а не то что утонченная вежливость, которая дается воспитанием. До чего не похожа охота у него в селении, – так как сам он отправляется без ружья со своими гостями и радуется, если они много настреляют дичи, – на охоту в других местах, где, так сказать, само собою подразумевается, что владелец поместья должен настрелять дичи больше всех, в противном случае хозяин впадает в дурное расположение духа и, понятное дело, тогда достается сильно прислуге!

Абекен усомнился относительно выражения: politesse du coeur, действительно ли оно французского происхождения? Гете говорит о сердечной вежливости. Оно, вероятно, происходит от немецкого.

– Да, без всякого сомнения, оно происходит оттуда, – возразил шеф. – Такое качество бывает только у немцев. Я назвал бы его вежливостью, исходящею от благоволения, добродушие в лучшем смысле – именно – учтивостью, исходящею от намерения оказать помощь всем и каждому. Вы найдете его и у нашего простого солдата, у которого оно, конечно, выходит иногда неуклюже. У французов нет этого качества, они обладают только вежливостью, прикрывающею ненависть и зависть. У англичан, пожалуй, скорее можно найти что-нибудь в этом роде, – прибавил он.

Потом он хвалил Одо-Росселя, милое и простое обращение которого ему очень нравится. «Только одно обстоятельство сначала возбуждало во мне насчет него некоторое сомнение. Я всегда слышал и находил, что все англичане, знающие хорошо по-французски, люди сомнительные, а он говорит отлично по-французски. Однако же он выражается также очень порядочно и по-немецки».

За десертом он заметил: «Мне кажется, я ем слишком много или, вернее, слишком много за один раз. Я никак не могу отучить себя от нелепой привычки есть только один раз в день. Прежде было еще хуже. Тогда я пил только поутру чай и не ел ничего до пяти часов вечера, но за то беспрестанно курил, а это мне было очень вредно.

. . . . . .

Этот поступок, я надеюсь, будет иметь своим следствием еще более непоколебимую веру в него».

– Это забавно-комическое поведение современных французских властителей не может быть характеризовано ничем лучше, как воспроизведением этого документа, и остается только сожалеть о храбрых французских солдатах, что им приходится как сражаться за таких пустоголовых театральных героев, так равно и за продолжение их власти.

Только как пример того, какое настроение господствует у нашей прислуги вследствие замедления бомбардировки, и как образчик тех мифов, которые образуются в этих кружках, я отмечу следующее. Когда я сегодня в последний раз из занимаемого шефом этажа подымался по круглой лестнице в мою комнату, Энгель с веселым видом закричал мне вслед:

– Доктор, теперь будет ладно, теперь уже дни Парижа сочтены.

– Как так? Мне кажется, это может еще долго продолжаться. Ведь стрелять же не станут.

– Нет, доктор, я это знаю, но не смею сказать.

– Ну, говорите.

Тогда он шепотом сказал мне через перила лестницы:

– Король сегодня у военного министра сказал его сиятельству: «2-го числа начнется бомбардировка».

После десяти часов французы, неизвестно с какою целью, опять производили пальбу из пушек своих фортов. За чаем, к которому пришел и шеф, получились дальнейшие благоприятные подробности о вчерашней битве. Потом говорили на тему, выступающую теперь снова на первый план, именно о замедлении бомбардировки; далее о Женевской конвенции, относительно которой министр заявил, что от нее надо будет отказаться, ибо таким образом войну вести невозможно. Дельбрюк, кажется, не совсем ясно телеграфировал нам о том, насколько вероятно, что заключенный с Баварией договор пройдет на рейхстаге. Дело похоже на то, как будто последний не в состоянии прийти к какому-либо решению и как будто версальские договоры в одно время встретили протест и со стороны партий прогрессистов, и партий национал-либералов. По этому поводу шеф заметил:

– Что касается прогрессистов, то они в данном случае выказали только последовательность: им хотелось бы вернуть 1849 год. А национал-либералы? Да, если они не желают того, чего они еще в начале нынешнего года – в феврале – добивались всеми силами, что теперь они могут иметь, то мы должны распустить их, т. е. рейхстаг. Тогда при новых выборах партия прогрессистов сделается еще меньше, и из национал-либералов некоторые тоже не возвратятся назад. Но в таком случае и договоры не состоятся, Бавария одумается, Бейст запустит свой клин, а что будет дальше, это нам неизвестно. Туда ехать я не могу. Это очень неудобно и потребует много времени, а мое присутствие, по правде сказать, и здесь нужно.