Так говорил Бисмарк!

Упоминали о том, что для посольства в Риме куплена вилла Кафарелли, а Россель и Абекен сообщили, что она очень красивая. Канцлер сказал: «Это так, у нас вообще красивые дома как в Париже, так и в Лондоне. Только вот лондонский дом по континентальным понятиям слишком мал. У Бернстоффа такое маленькое помещение, что ему, смотря по тому, принимает ли он у себя кого-либо, или работает, или занят каким-либо иным делом, приходится очищать комнату. У его секретаря при посольстве в доме лучшая комната, нежели у него. Дом в Париже красив и стоит на хорошем месте. Он действительно лучший из посольских отелей в Париже и имеет большую ценность. По этому поводу у меня уже в голове возникал вопрос, не лучше ли было бы нам продать его и давать посланнику в виде наемной платы проценты с капитала, который мы бы выручили от продажи. Три с половиною миллиона франков! Проценты с них составляли бы прекрасное улучшение его содержания, составляющего только сто тысяч франков. Но когда я подумал хорошенько, вижу, что дело не годится. Неловко и недостойно великой державы, если его посланники живут в наемных квартирах, если они подвергаются переездам и если при переезде государственные акты будут возить по улицам в телегах. Нам следует иметь собственные дома, и мы должны иметь их везде. – Что касается лондонского дома, то там особые обстоятельства. Дом принадлежит королю, и все зависит от той энергии, которую посланник сумеет проявить в понимании своих собственных интересов. Там может случиться, что король и не получит наемной платы, и иногда действительно так и бывает».

Шеф хвалил Нэпира, прежнего английского посланника в Берлине. «Он был очень обходительный человек, – заметил он. – И Буханан был хороший, правда, сухой, но надежный человек. Теперь у нас Лофтус. Положение английского посланника в Берлине имеет свои особенные задачи и затруднения, даже и вследствие родственных отношений. Оно требует много такта и внимания». (Это, конечно, молчаливое указание на то, что Лофтус не удовлетворяет этому требованию.) Министр направил тогда (может быть, для того, чтобы точнее определить характер тогдашнего представителя ее величества королевы Великобритании) разговор на Грамона и сказал: «Он и Оливье тоже хороши. Случись это со мною, то я, наделав таких бед, поступил бы уж по крайней мере в какой-нибудь полк, пожалуй, даже в вольные стрелки, хотя бы из-за этого пришлось даже быть повешенным. Высокий, крепкий Грамон вполне годится для военного ремесла».

Россель упомянул о том, что он видел его в Риме, на охоте, в синем бархатном костюме.

– Да, – заметил шеф, – он хороший охотник. Для этого у него крепкие мускулы. Он представлял бы собой дельного окружного лесничего. Но как министр иностранных дел – трудно даже понять, как это Наполеон мог его избрать.

Вечером Л. сообщил, что он видел сегодня, как провезли через Версаль два осадных орудия, в которые было запряжено по восемь лошадей, вероятно, это для какой-нибудь батареи близ Севра или Мэдона.

За чаем Болен рассказывал, что вчера Гацфельд был приглашен к королевскому столу. По этому поводу Абекен сказал будто с грустью:

– Вот я, например, еще никогда не удостаивался счастья быть приглашенным к обеденному столу; я прихожу туда всегда только к чаю.

В десять часов к нам пришел министр. Он опять заговорил о бомбардировании и сказал:

– Если верно, что генеральный штаб утверждал еще в Феррьере, что они могли бы форта два разрушить в три дня и потом выступить против слабо укрепленного вала, то это было бы хорошо. А теперь слишком долго тянется. До Седана – месяц, здесь уже – три месяца; завтра ведь первое декабря. Опасность вмешательства нейтральных держав растет с каждым днем. Оно начинается дружественно, а может кончиться очень скверно. Если бы я знал это три месяца назад, я ужасно беспокоился бы.

После Абекен возвратился от короля, которому он с некоторого времени вместо канцлера делает доклады. Он слышал, что сегодня были сделаны три вылазки: одна – против вюртембержцев, другая – против саксонцев, а третья – против шестого корпуса. Король полагал, будто сделана была попытка прорваться.

– Ну где же! – возразил министр. – Ведь они тогда попали бы в силки. Это было бы нам очень желательно. Если бы они пришли с восемью батальонами, то мы выставили бы против них десять, притом лучших войск. Впрочем, может быть, они имеют неопределенные сведения о приближении Луарской армии; им только еще неизвестно, что она уже отброшена назад. Да (обращаясь ко мне), можно бы вплести в телеграмму то, что сегодня сказал Путбус: раненые, которым дозволено было возвратиться в Париж, отказались от этого.

В эту ночь уже не стреляли более. Я уже раньше как-то сказал сам себе: во Франции есть еще несколько благоразумных людей. Сегодня я опять встретил одного. В передовой статье газеты «Décentralisation» в Лионе под заглавием «Голос из провинции» и за подписью Л. Дюваренна сказано, между прочим, вот что: