Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии

– Горлышко болит… Может, ангина…

– Диагноз мне не нужен! Температура?..

– Тридцать девять и семь…

Валежин проходит в комнату, где лежит маленький больной.

Появляется Алешка Трубников.

– Дядя Егор, за врачом поедем? – громко говорит он.

– Тс ты! – прикрикнул Трубников:

Алешка округлил глаза и на цыпочках вышел. С озабоченным видом вернулся Валежин.

– Боюсь, что это дифтерит, – говорит он. – Срочно нужна сыворотка, но в районе ее нет…

– А в горбольнице? – спросил Трубников.

– Конечно, есть.

Трубников тут же вышел.

Вездеход мчится в мартовскую черноту полей. Алешка давит на сигнал.

Поспешно отваливаются вправо, к обочине, возы с черным, прелым сеном, бестарки с навозом, грузовики. Трубников вцепился рукой в железную скобу…

Валежин достает из чемодана инструменты, белый врачебный халат. Закрывает чемодан и засовывает его вместе с другими своими вещами под лавку. Он явно распрощался с мыслью о скором отъезде.

– Вскипятите воду, – говорит он Надежде Петровне, надевая халат.

Вездеход мчится по улицам города. Подъезжает к старому зданию больницы и останавливается. Трубников быстро подымается по обшарпанным ступенькам, толкает тяжелую дверь.

Кажется, что время остановилось в доме Трубниковых. Надежда Петровна все так же мерно покачивается, сидя на лавке, будто отмеривает секунды своего мучительного ожидания. Но когда из другой комнаты вышел Валежин с тазом в руках, она мигом вскочила с лавки.

– Он больше не задыхается, – успокоительно проговорил Валежин и вдруг в порыве внезапной слабости прислонился к притолоке и закрыл глаза. Валежин быстро овладел собой. – Дайте крепкого чая и… выделите мне отдельную посуду…

По вечереющей размытой дороге мчится вездеход. Его заносит, выбрасывает к обочине, кажется, что он вот-вот опрокинется.

К баранке приникло широкое, бледное лицо Алешки Трубникова. Рядом с ним – старичок профессор Колпинский. Воинственно торчит клинышек бородки из-под бобрового воротника старомодной шубы на лире.

– Молодой человек, – обращается старичок к Алешке, – тише едешь – дальше будешь – правило не для вашего возраста.

– Опрокину, товарищ профессор, сами же заругаете! – огрызнулся Алешка.

– А вы думали, похвалю! И все-таки поднажмите.

Вездеход с воем устремляется вперед, ныряет в глубокую яму, огромная мутная вода ударяет в переднее стекло…

Изба бывшей хозяйки Валежина. С печи доносится легкое похрапывание. Тонко пискнула дверь, зажегся свет, с чемоданом в руках вошел Валежин. Старуха кубарем скатилась с печи.

– Свят, свят, свят! – забормотала крестясь.

– Не пугайтесь, Ведьма Иванна, это я. И пока еще во плоти, – проговорил Валежин. – Пришел помирать, а вас назначаю своей душеприказчицей… не волнуйтесь, наш договор остается в силе: сподники за вами…

Сырое серое утро. Рассвет медленно вползает в окна. Все отчетливее вырисовываются очертания предметов, наполняющих дом Трубникова.

Мы видим Надежду Петровну, окаменевшую в своем горе. Она сидит перед кроваткой сына.

Во дворе, под навесом, Трубников строгает доску, установленную в струге. Он строгает тяжело и неловко, сжимая рубанок своей единственной рукой. Капли пота, будто слезы, стекают по его притемнившемуся лицу…

С ночного дежурства в обычном драном, засаленном полушубке, треухе и толсто подшитых валенках, с берданкой за плечом бредет Семен. Подходит к плетню вокруг Егорова двора, с мрачным сочувствием глядит на трудную, неловкую работу брата.

– Подсобить? – проговорил с натугой.

Егор поднял голову и глазами показал: не надо, должен сам… Что-то былое, неискалеченное жизнью на краткий миг проскользнуло между двумя близкими по крови людьми. Семен понимающе качнул головой и медленно пошел прочь.

В избе, в той же позе, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, закоченела над кроваткой мертвого сына Надежда Петровна.

Трубников, кончив строгать, начинает сколачивать маленький детский гроб. Гвозди он держит во рту.

– Где я могу остановиться? – тихо спрашивает, входя под навес, старичок профессор.

– Остановиться? Зачем? – рассеянно говорит Трубников.

– Я задержусь здесь, пока доктор Валежин не будет вне опасности…

Лицо Трубникова сделалось сухим и мертвым.

– Доктор Валежин отсосал дифтерийные пленки у вашего сына, – так же тихо говорит профессор. – К сожалению, даже эта крайняя мера не помогла…

Жаркий июльский день. По правую руку от большака – старое деревенское кладбище, заросшее высокими травами, таволгами, шиповником. Двое людей стоят у низенькой могильной ограды. Эго Трубников и Надежда Петровна.

На старой, замшелой плите можно разобрать: «Евдокия Семеновна и Иван Денисович Трубниковы», рядом – новое гранитное надгробие: «Максим Трубников 1948-1952». На могилах – охапки свежих полевых цветов.

Надежда Петровна наклонилась и поправила цветы на могиле сына. Трубниковы медленно побрели с кладбища назад в Коньково.

На большой дороге им повстречался бродяга с тощим мешком за спиной. На бродяге была поношенная брезентовая курточка, штаны из мешковины с пузырями на коленях и кепочка-блин. Но самым удивительным была его обувь: самодельные мокасины из автомобильной покрышки, подвязанные веревками.