Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии

Словно ища защиты, девушка прижалась к ступенькам вездехода Она подымает смеющееся лицо, это Нюра Озеркова.

– Слушай, Нюра, – наклоняется к ней Трубников, – если хочешь, поступай летом в институт.

– А мне и здесь хорошо! – с вызовом говорит девушка. – Я очень к телятам привязалась.

Из-за сугроба – шапка на затылке, в поднятой руке ком снега – выскакивает парень.

– Жизнь или смерть? – кричит он Нюре и тут замечает председателя.

– Добрый вечер, Егор Иваныч!

– А, Валежин! – тепло говорит Трубников, и Нюре: – понимаю и одобряю твою привязанность.

– Вы о чем? – спрашивает Валежин, подходя к машине.

– О телятах, – отвечает Нюра.

Вездеход Трубникова продолжает, свой путь.

– В том-то все и дело… – вслух произносит Трубников.

– Чего? – не понял Алешка.

– Ты никогда не задумывался, чем движется жизнь?

– Не-е!

– Тем, что Ваньке хочется целоваться с Машкой. Что наступает ночь, а утром звучат гудки и все расходятся по своим местам, и пока все это есть – жизнь будет продолжаться.

– Мудрено.

– Нет. Проще пареной репы.

У своего дома Трубников соскакивает, а вездеход уносится в темноту. Трубников идет к дому, но тут его кто-то окликает:

– Егор Иваныч!

Он оглянулся, густая тень ракиты накрыла женскую фигуру. Трубников подошел.

– Доня? Ты чего тут?

– Тише! – Она берет его за руку и увлекает в тень. – Я уже третий день тебя выглядываю, все нет и нет…

– А чего в дом не зашла?

– Нельзя, чтобы меня с тобой видели. Слушай, Семен на тебя заявление послал.

– Тоже – новость! В райкоме особый шкаф для его заявлений поставили.

– Да не в райком, а в эту… в безопасность…

– Это сейчас в моде, – усмехнулся Трубников.

– Плохое заявление… Что ты окружил себя врагами народа и все по их указке делаешь.

– Хватит чепуху городить.

– Крест! Я всего прочесть не успела. Семен отнял. Там про Кочеткова прописано, будто он говорил, что в лагере крыс едят, и чего-то еще про Сталина – не разобрала.

– Чем ему Кочетков помешал?

– Он говорит, Кочеткова по болезни освободили, ему ничего не будет, зато, мол, Егора с колхоза попрут.

– Вон что!

– Ты скажи этому Кочеткову, чтобы он мотал отсюда!

– Ему дальше огорода ходу нет! Он все равно что стреноженный…

– Это почему же?

– У него паспорт с клеймом… Эх, Доня, и как ты можешь жить с таким гадом, как Сенька?

– А с кем мне жить прикажешь, с тобой? – на лице Дони блеснули слезы. – Я согласная! Пойду с тобой хоть в тюрьму, хоть в лагерь, хоть куда хочешь!

– Да будет тебе…

– А ты на меня глядел, я подмечала! – с отчаянностью шепчет Доня. – На ноги мои глядел, на грудь глядел!

Странно, Трубникова словно не удивляет этот неожиданный ее порыв.

– Может, и глядел, только пустое это…

– И для меня пустое! Я с Семеном на всю жизнь вот так связана!

– Это почему же?

– А он мне мой грех простил! – быстрым шепотом отозвалась Доня. – Ну, ступай, только побереги себя, Егор! – Она вдруг подалась к нему всем телом и сильно прижала к себе рукой. – Ну, ступай, ступай!..

Трубников не пытался ее оттолкнуть, молча смотрел на блестящее от слез лицо. Когда же она отпустила его и скрылась в темноте, он еще несколько секунд недвижно простоял под деревом.

– Что так долго? – спрашивает Кочетков Трубникова, который уже разделся и обметает голиком сапоги. – Я уже начал беспокоиться…

– Напрасно! Просто был большой и добрый разговор.

– Значит, Чернов – человек?

– Да еще какой! Мы с ним тут кое-что затеяли… Мне понадобится твоя помощь…

– Ну что ж, за мной дело не станет. Давай-ка к столу. Будем ужинать…

– А выпить не найдется? – неуверенно спросил Трубников.

– Ого! – поражен Кочетков. – «Я слышу речь не мальчика, а мужа!»

– Замерз что-то…

Кочетков достает с полки начатую четвертинку, стопки.

– И всего-то есть в нашем холостяцком доме! – Он быстро накрывает на стол. – Обслуживание на высшем уровне, – одобряет он сам себя.

И теперь усталость и трудные мысли свалились на Трубникова, придавили плечи.

Разливая водку по стопкам, глянул на него Кочетков.

– Разговор был добрый… а вид у тебя… или устал?

– Да нет… – Трубников провел ладонями по лицу. – Много все-таки сволочей на белом свете, – вздохнул он. – Ну да черт с ними! Не такое перемалывали… За что выпьем?

– Я – за тебя, Егор.

– Нет, давай – за нас!

Они чокаются, пьют, и в это время по окну, глядящему на улицу, хлестнула ярким светом фар подъехавшая машина.

Затем свет отсекся, из оконной протеми глянуло в избу незнакомое мужское лицо в фуражке.

Трубников и Кочетков поставили пустые стопки на стол, молча смотрят друг на друга. Хлопает входная дверь, в сенях – грубый постук сапог.

– Вот и выпили на посошок! – сказал Кочетков и прошел в свою комнатенку.

В кухню входят четверо. Одернув китель, Трубников заступает им дорогу.

– Не торопитесь, товарищ Трубников, еще успеете, – говорит один из вошедших и отстраняет его прочь.

– Кочетков Василий Дмитриевич здесь проживает? – громко спрашивает другой.

– Да! – слышится спокойный голос.