Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии

– Ах, хулиганы! – говорит он ребятам. – Вы его нарочно под Семена изобразили?

– Нет, Егор Иваныч! – улыбается Нюра Валежина – урожденная Озеркова. – Честное комсомольское, случайно так вышло. Потом мы, правда, заметили, но переделывать не стали.

И хоть Трубников хмурится, похоже, ему доставила удовольствие эта небольшая месть Семену.

– Василий Дмитриевич, – обращается он к Кочеткову, – надо бы сторожей по бригадам распределить – мужики все трудоспособные, нечего им без дела мотаться…

– Нюра… Валежина… – слышится старушечий голос, и в «музей», запыхавшись, входит Прасковья.

Она сильно сдала за эти годы, усохла, сгорбилась, орехово потемнела маленьким лицом, только в глазах – прежний неукротимый блеск.

– Нюра, позвони-ка на молокозавод, чего они нашу цистерну задерживают, – говорит она Валежиной.

– И не совестно тебе? – любовно-насмешливо говорит Трубников старой своей сподвижнице. – В большое начальство вышла, а по телефону говорить не умеешь.

– Будто не умею!.. У нас телефоны очень тихие – Прасковья двинулась было прочь, но ее остановил Трубников.

– Постой, старая, что-то ты мне сегодня не нравишься. Не захворала ли часом или просто утомилась? Пошла бы отдохнуть.

– Я в твоей санатории отдохну! – язвительно отвечает Прасковья. – Понятно?

– Что поделать! – вздохнул Трубников. – Давно бы открыли, да совнархоз труб не дает, хоть тресни!

– Ослаб ты духом, раньше всего добивался!

– Ладно, ладно, старая!..

– А ты мне рот не зажимай! Сам-то небось на Кавказ закатишься, а нам дулю под нос! – И, пустив эту стрелу, Прасковья метнулась прочь.

– Вредная старуха, – проворчал Трубников.

Прасковья вышла из дверей клуба. За колонну испуганно схоронился Семен.

Выходит Трубников.

– Егор! – слышится тихий голос.

Семен появляется из укрытия, лысый, постаревший, угасший.

– Чего тебе?

Семен мотнул головой, словно приглашая Трубникова последовать за ним Несколько удивленный, председатель сошел с крыльца.

Они выходят на зады клуба. Семен молча протягивает Трубникову какую-то бумагу. Трубников пробегает глазами заявление Семена: «Прошу отпустить меня из колхоза со всем семейством…»

– Ты что, сдурел?

Семен не отвечает, только вздымается и опадает его грудь под ситцевой рубашкой.

– Может, ты на чучело обиделся? – мягко говорит Трубников. – Я велю убрать.

– Да что – чучело!.. – равнодушно махнул рукой Семен. – Авось не маленький… Отпусти нас по-хорошему, Егор!..

– Ни в жисть! Если ты дурак-гигант своей пользы не знаешь, обязан я за тебя думать. Ну куда ты денешься?

– В город уеду.

– Нужен ты в городе! Чего ты там делать будешь, где жить?

– Устроюсь, не твоя забота.

– Нет, моя! Мы тебя в столярную бригаду зачислим, будешь полторы тысячи получать. Ребята у вас подросли, теперь Доня может на ферме работать, а доярки…

– Не нужны мне твои тысячи, слышишь, не нужны! – в ярости кричит Семен. – Подавись ты ими!.. – И вдруг глаза его наполняются слезами, он тяжело рушится на колени.

– Отпусти нас, Егор, избавь от греха… Неровен час – я чего-нибудь подожгу…

В глазах Трубникова – боль и мучительная, брезгливая жалость.

– Уезжай, – говорит он, – уезжай к чертовой матери, только не позорь ты себя передо мной…

…У дома Семена с заколоченными крест-накрест окнами стоит трехтонка, уже груженная доверху домашним скарбом навсегда покидающей родную деревню семьи.

Несколько женщин издали наблюдают за отъезжающими. На их лицах не приметно ни сочувствия, ни жалости, скорее – отчужденность и осуждение.

Доня с детьми забирается в кузов, Семен садится в кабину. Появляется Алешка, с угрюмым видом залезает в кузов.

– Где тебя черти носят? – ворчит Семен.

Грузовик трогается.

Трубников стоит на улице возле своего дома. Надежда Петровна из-за калитки с грустной нежностью глядит на мужа. Она понимает, что отъезд Семена для него поражение. Трубникову хотелось сделать того счастливым даже против его воли. Он давно списал Семену все его подлости и предательства, стремясь лишь к одному: чтобы тот признал его правду.

Грузовик поравнялся с Трубниковым, шофер слегка притормозил – может, захочет попрощаться с отъезжающими.

Доня высунула из-за узлов заплаканное лицо.

– Прощай, Егор, знать, больше не увидимся. Не поминай лихом.

Трубников молча наклонил голову.

Не получив ожидаемого знака, шофер прибавил газу. Семен даже не взглянул на Егора, зато Алешка так и прилип к нему глазами.

Надежда Петровна подошла и положила руку на плечо мужа.

– Что поделаешь, Егор, не мог Семен смириться…

Клубы едко воняющего дыма и пыли заволокли грузовик, затем он снова четко обрисовался уже в конце улицы.

Алешка все глядел и глядел на оставшуюся позади деревню.

И вдруг забарабанил по крыше кабины. Шофер резко затормозил.

Алешка выпрыгнул из кузова, обошел машину, вплотную приблизился к сидящему в кабине отцу.

– Прощай, батя… Поклон тебе до сырой земли… Хрен ты меня больше увидишь!

– Тэ-эк… – Семен отвел взгляд в сторону.

Алешка прошел вдоль машины, кивнул матери. Младшие ребята, вцепившись руками за борт, чеграшами выглядывали из кузова.

Доня ткнулась лицом в платок. Машина тронулась…

Алешка остался на дороге.