Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии

Юра Гагарин подошел к школьному крыльцу, украшенному еловыми ветками; сюда тоненькими струйками стекались со всех сторон деревенские ребятишки…

…Анна Тимофеевна из-под руки следила за сыном. Прихрамывая, подошел Алексей Иванович Гагарин. Его костистое лицо притемнялось.

– Не берут, чтоб им повылазило! – проговорил в сердцах. – Как сруб сгонять, так Гагарин, а как отечество защищать – пошел вон! Здоровьем я, вишь, им не угодил, чертям наповаженным!..

– Будет тебе, Алеша! – успокаивающе и печально сказала жена. – Никого не обойдет эта война проклятая.

– И то правда! – вздохнул Гагарин. – Люди сказывают, он к самой Вязьме вышел.

– Неужто на него управы нет?

– Будет управа в свой час.

– Когда же он настанет, этот час?

– Когда народ терпеть утомится…

Первый школьный день приближался к концу. Учительница Ксения Герасимовна предложила каждому новобранцу учебы прочесть свое любимое стихотворение. Сейчас, заикаясь и проглатывая слова, читала маленькая конопатая девочка:

…В каждом доме, в каждом чуме,
На полях, в фабричном шуме
Имя Ленина живет!..

И, вспыхнув всеми веснушками, девочка вернулась за парту.

– Молодец, Былинкина! – одобрила учительница. – Лупачев, теперь ты.

К столу учительницы шагнул толстый, молочный мальчик, похожий на мужичка с ноготок. Он аккуратно одернул свой серый пиджачок, прочистил горло и сказал, что любимого стихотворения у него нет.

– Ну так прочти какое хочешь, – улыбнулась учительница. – Пусть и нелюбимое.

Лупачев снова одернул пиджачок, откашлянул и сказал:

– А зачем мне нелюбимое запоминать? – И спокойно вернулся на свое место, ничуть не смущенный хихиканьем класса.

– Очень плохо, Лупачев, что ты не любишь стихов, – огорченно сказала Ксения Герасимовна – Стихи делают красивее нашу жизнь… Гагарин!..

Она еще не договорила фамилии, а Юра выметнулся из-за парты и стремглав – к учительскому столу.

– Мое любимое стихотворение! – объявил он звонко, скользнув по классу загоревшимися глазами.

Он не заметил, что в окно за ним наблюдала мать, обеспокоенная долгим отсутствием сына, – первый школьный день действительно что-то затянулся.

Мой милый товарищ, мой летчик,
Хочу я с тобой поглядеть,
Как месяц по небу кочует,
Как по лесу бродит медведь.
Давно мне наскучило дома…

До этого места все шло прекрасно, на высшем вдохновении, но тут заело:

Давно мне наскучило дома…
Давно мне наскучило дома…

– Что ты как испорченный граммофон, – прервала его учительница. – Давай дальше.

– «Давно мне наскучило дома…» – сказал Юра затухающим голосом.

Класс громко рассмеялся. Юра поглядел возмущенно на товарищей, сердито – на учительницу, и тут пронзительно прозвенел звонок – вестник освобождения.

– Ну, хоть тебе и наскучило дома, а придется идти домой, – улыбнулась Ксения Герасимовна. – Занятия окончены!

Ребята захлопали крышками парт.

– Не разбегаться! Стройтесь в линейку!

– Как это – в линейку, Ксения Герасимовна?

– По росту.

Началась катавасия. Особенно взволнован Юра. Он мерился с товарищами, проводя ребром ладони от чужого темени к своему виску, лбу, уху, и таким способом неизменно оказывался выше всех. Со скромной гордостью Юра занял место правофлангового, но отсюда его бесцеремонно теснили другие, рослые ученики, и он в конце концов очутился почти в хвосте.

Но и тут не кончились его страдания. Лишь две девочки, в том числе конопатая Былинкина, согласились считать себя ниже Юры, но, оглянув замыкающих линейку, учительница решительно переставила Юру в самый хвост.

Он стоял, закусив губы, весь напрягшись, чтобы не разрыдаться. А во главе линейки невозмутимо высился толстяк Лупачев, не знавший ни одного стихотворения.

– До свидания, ребята! По домам! – сказала учительница.

Юра опрометью кинулся из класса. И угодил в добрые руки матери. Она все видела, все поняла.

– Не горюй, сыночек, ты еще выше всех вымахаешь!..

По деревенской улице гнали стадо. Сшибаясь крутыми боками, покорно брели черно-белые остфризы, потупив печальные, терпеливые морды, словно ведали, какой долгий и нелегкий путь им предстоит. За коровами шли бычки-годовики, толкаясь короткими рожками. И в слезах бежала за ними ослепшая от горя заведующая фермой Анна Тимофеевна Гагарина.

Она нагнала пожилого ветеринара, мужниного брата Павла Ивановича Гагарина.

– Иваныч, побереги теляток-то! Доставь в целости и сохранности!..

Тот ничего не ответил, только поглядел грустно и понимающе да перекинул в губах погасший окурок.

– Паша… Пышкова… – обратилась Анна Тимофеевна к молодой женщине, сопровождавшей стадо. – Послаще им травку-то выбирай. А то грех на тебе будет.

– Не сумлевайся, Тимофеевна, – отозвалась Паша.