Так произошло

Она лояльна Менажери, но не Гире. Если предоставить ей подходящие аргументы — она способна последовать за другим лидером — или взобраться на этот трон сама. Не из интриганского желания власти — а из собственных представлениях о будущем Менажери и фавнов. Весьма умна и даже амбициозна, но не жадна…

Рядом с ними — чета Албейнов — влиятельные магнаты Менажери, если не неформальные лидеры всего крупного капитала Менажери…

А этих вовсе и убеждать не нужно — они уже наши верные союзники. Албейны знают, где находятся деньги — и следуют на зов купюр. И в Гленн всегда есть чем поживиться…

Чуть дальше сидел профессор Озпин — спокойный, кажется, почти недвижимый — если бы не его внимательный взгляд из-под очков и аккуратно лежащие на столе ладони, чуть скрещенные перед ним, можно было бы подумать, что он и вовсе был статуей…

Судя по тому, как далеко он сидит — Гира решил не демонстрировать свою дружбу и союзничество с ним…. Либо для того, чтобы не провоцировать тебя — либо потому, что никакой дружбы с Озпином у него и вовсе нет.

Джонатан сидел к Кали значительно ближе Озпина — за углом стола, фактически, на соседнем месте от него, сидел сам Гира — жест доверия и дружбы…

Дружбы, хах?

Джонатан взглянул на выложенный перед ним салат, шикарно сервированный и положенный на большой белоснежной тарелке, маленькое произведение кулинарного искусства, созданное руками самых выдающихся поваров Менажери — как и полагается на банкете высшего общества, великолепный образчик кухни Менажери — к тому же не столь экзотичный, чтобы заставить кого-нибудь из высоких гостей полностью отказаться, по крайней мере от пробы. В иных условиях Джонатан был бы рад подобному…

Но сейчас Джонатан мог только отвести взгляд, после чего аккуратно поднять бокал с шампанским, сделав глоток, практически не вспоминая о том, какой по счету бокал он уже выпил на этом «празднике».

В других условиях, пожалуй, Джонатан бы озаботился своим имиджем. В конце концов его появления на публике не были ежедневны или даже еженедельны — да, он часто появлялся на занятиях в академии, однако существовало не так много источников информации о его личной жизни… По вполне понятной причине того, что Джонатан предпочитал, чтобы его личная жизнь оставалась его личным делом — к тому же некоторые момента его личной жизни требовали… Определенной «подготовки почвы» в обществе.

Поэтому несколько репортеров, допущенных до съемки дня рождения Кали — в краткие моменты — могли вывести наружу кадры Джонатана, выпивающего уже пятый — или шестой? Бокал шампанского — а Джонатану определенно не очень хотелось прослыть любителем алкоголя — особенно учитывая то, что он таковым не являлся.

Однако именно в текущий момент Джонатану было плевать на возможные фотографии — в его горле стоял неприятный ком со вкусом желчи, уничтоживший его аппетит, и именно алкоголем Джонатан пытался смыть тот.

Безуспешно.

На ум Джонатану, привычному к тому, чтобы обдумывать столько вещей раз за разом, не шли никакие мысли — ни о Гире, ни об Озпине, ни даже о нем самом — только летающие в пустоте обрывки слов и фраз, не складывающиеся в единую канву.

Что-то о государствах, дружбе, политике и светлом будущем для всех… Кто будет достоин этого будущего.

Джонатан сделал еще глоток, прежде чем практически через силу потянуться к салату и насильно впихнуть в себя салат, не чувствуя никакого вкуса. Только механическое движение челюстей.

Джонатану хотелось бы сейчас думать о чем-то. Об Озпине, Гире, планах, дипломатии, магии — о чем угодно. Хотелось бы забить свою голову вновь десятком вещей и рассуждений, погрузиться с головой в новые и новые теории и стратегии — что угодно, способное утянуть его разум вновь из это бессмысленной пустоты, перезапустить его мыслительный процесс, вновь заставить его работать…

В этом и проблема, Джонатан. Неважно, что думать — лишь бы думать. Cogito, ergo sum.