Такая долгая жизнь

— Папка! Здравствуй! Подержи, мам. — Инна протянула завернутого в одеяльце ребенка и обняла отца.

— Здравствуй, Джюдик! — целуя дочь, сказал Пантелей Афанасьевич. Почему-то он назвал ее так, как называл в детстве, когда она была маленькой.

Подал голос Алешка.

— На, дед, подержи ребенка, а то у меня на кухне суп с плиты сбежит…

Чем-то руки деда Алешке показались не такими уютными, как руки матери и бабушки. Такие же теплые и все же не такие умелые и ловкие. Алешка сложил губы трубочкой, затянул свое знакомое: «Ааааа…»

Инна взяла сына.

— А где Борис? — спросил Пантелей Афанасьевич. — В институте?

— Ты не получил нашего письма?

— Какого письма?

— Ты ничего не знаешь?.. Борис записался добровольцем в Красную Армию.

— Борис? Но у него же глаза?..

— Верно… Глаза. Сначала его не взяли. Но потом он ходил к каким-то начальникам. К каким, мне не сказал. И его взяли переводчиком. Три дня, как уехал в часть. Писем еще не было.

— Вон какое дело…

— Да, папка, такие дела… Не тот факультет я выбрала, — сказала Инна. — Кому нужна моя французская филология?

— У тебя вон… филология на руках…

— Так-то так, а все-таки…

— Война, доча, будет не вечно, а после войны твоя филология как раз и нужна будет людям…

— Ты так думаешь?

— Уверен в этом.

У женщин весь день прошел в хлопотах. Пантелей Афанасьевич позвонил Тополькову: вернулся ли он из Берлина? Хотелось встретиться, хотя бы ненадолго, расспросить. Как там было в Берлине двадцать второго?

В трубке послышался женский голос:

— Юрий Васильевич еще не вернулся. А вы кто будете?

— Моя фамилия Путивцев. Комбриг Путивцев. Мы с Юрой в свое время вместе бывали в Германии.

— Пантелей Афанасьевич?

— Да. А откуда вы меня знаете?

— Юрий Васильевич мне рассказывал о вас.

— Простите, а вы кто же будете?

— Я его племянница.

— Я просил бы вас передать Юрию Васильевичу, когда его увидите, что звонил, мол, Пантелей Афанасьевич, интересовался им.

— Я, товарищ комбриг, записку ему оставлю… Я тоже завтра уезжаю…

— Куда же, позвольте узнать?

В трубке помолчали.

— Куда теперь все уезжают… Может быть, еще встретимся, товарищ комбриг. А фамилия моя тоже Тополькова… Валя Тополькова…

— Какие-то неприятности? Ты чем-то, папка, взволнован? — спросила Инна.

— Неприятностей, доча, никаких нет, если не считать войны, а взволнован… Это есть… Это действительно… Говорил сейчас по телефону с племянницей Юры Тополькова. По голосу совсем еще девчушка, а тоже завтра едет на фронт…

К вечеру, когда Анфиса управилась по хозяйству (она, конечно, затеяла пирожки с капустой и с курагой Пантелею Афанасьевичу на дорогу), а Инна убаюкала сына, все сели в большой комнате за круглый стол, за которым столько сиживали вместе. Стул Бориса пустовал… Завтра опустеет и его стул…

— Так ты теперь, Пантюша, будешь на тяжелом бомбардировщике… А он действительно тяжелый или только так называется?

Какой была Анфиса несведущей в авиации, такой и осталась.

— Действительно, мать, тяжелый… Тридцать семь тонн весит, а высотой с трехэтажный дом…

— Боже мой! — всплеснула руками Анфиса. — А когда смотришь на него в небе, совсем небольшим кажется… Только гудит тяжело… Кем же ты будешь? На какой должности? — поинтересовалась она. Червячок честолюбия в ней жил по-прежнему.

— Пока буду летать командиром корабля…

— Командиром корабля? — разочарованно сказала Анфиса, но тут же спохватилась. Не хотела обижать мужа. — Но это ж опасно…

— Знаю, мать, о чем ты подумала. Командиром корабля у нас будет даже один комдив летать… Не такое сейчас время, Чтобы выбирать. Сейчас надо одно — немца бить… Опасно ли? На войне везде опасно. В обозе и то опасно. А по нынешним временам стало опасно и в тылу. Я когда сегодня по Москве ехал, видел разрушения… У вас тоже фронт. Вам даже хуже: ведь вы — безоружные. А у нас на самолетах пушки, пулеметы… Бомбардировщиков сопровождают истребители…

— А если собьют? — не веря и в то же время желая верить в эти успокоительные слова, спросила Инна.

— А собьют — парашюты есть… Вы обо мне не беспокойтесь. Вы себя берегите. Если писем долго не будет, тоже не тревожьтесь. Всякое действительно может случиться. Я вот встретил майора Сиволобова, помнишь его, Анфиса, чернявый такой…

— Ну-ну…

— Его самолет подбили над Балтикой. Дотянул до берега. Прыгнул. Две недели пробирался к своим по территории, занятой немцами… Вышел… Сейчас снова летает.

Путивцев знал и не мог не знать, что из полета на Берлин вернутся не все. Могло и с ним случиться такое. И если так суждено, что ему не вернуться из этого полета, пусть дорогие ему люди к этой мысли привыкнут постепенно. Весть о смерти всегда страшна. Но когда она неожиданна — это уже удар. Он на всю жизнь запомнил день, когда внезапно умер его отец — Афанасий… Нет, он не собирался умирать. Не было и дурных предчувствий. И все-таки нелегко начинать третью войну за свою жизнь. В молодости, пока еще был не бит, все проще… Но есть и в его возрасте плюсы… Если случится что — все-таки пожил… Оставил след. Есть ученики, есть дочка, есть внук. Кровь родная останется…

Пантелей Афанасьевич поднялся, зажег свет, стал перебирать свои старые записи, письма…