Такая жизнь

— Да ты не бойся, всей задницей садись. Поместимся, у меня-то постная. Была, да вся вышла.

Уселись.

— Хочу шестимесячную сделать, — сказала она. — Боюсь, муж любить не станет. Что-то начал к одной молодой похаживать.

— А дети есть?

— Сыновья. Двое.

— И у меня двое.

— А муж гуляет?

— Нет у меня мужа.

Она помолчала.

— Кому как повезет, — сказала она, подумав. — У меня хоть и гуляет, да не пьет, а у тебя и вовсе нет. Ты все-таки не бросай, надейся. Не такая уж слишком пожилая, из себя полная.

— Я не бросаю, — сказала я.

— Следующий! — крикнул из дверей жирный мастер в белом халате, с ярко-зеленым галстуком.

Черненькая с зубом подскочила и ринулась вперед.

Женщины загалдели:

— Не ее очередь!

— Не пускать!

— Я на шестимесячную, — отбивалась она.

— Все на шестимесячную!

— Я тоже на шестимесячную! — пискнула я.

— Сказано: все виды операций…

— В порядке общей очереди!

А это разве порядок? Общая очередь орала и волновалась.

— Не хулиганьте, гражданочка, — сказал жирный. — Всех обслужим, как один человек, будьте уверены.

Черненькая прошмыгнула в зал. Шум продолжался.

— Он с ней живет, — сказала белая, с лебединой шеей.

— Ну что ж, что живет? Порядок тоже нужно знать. Мало кто с кем живет.

— А вот потребуем жалобную книгу…

— Заведующего…

— Позвать заведующего!

Седая старушка за барьером гардероба взялась за вязанье. В кабине кассы розовая кассирша в голубом от белизны халате зевнула, вынула зеркальце и, напряженно растянув рот, стала ваксить толстые ресницы.

Именно эти ресницы меня взорвали. Робости как не бывало. Я подошла к кассе:

— Жалобную книгу.

Она поглядела неприязненно:

— А чё вам нужно жалобную книгу?

— Не ваше дело. Любой посетитель в любой момент может потребовать жалобную книгу.

Очередь зарокотала, теперь уже против меня:

— Сразу, чуть что…

— Одного человека приняли, а она жалобную книгу…

— Она в жалобную напишет, а людям неприятности…

— Тоже понимать нужно… Работают люди…

Не любят у нас жалобщиков. Но я уже закинулась.

— Гражданка, — сказала я голосом милиционера, — если вы мне сейчас же не дадите жалобную книгу…

Кассирша вышла из кабины.

— Я вам сейчас заведующего позову.

Вышел заведующий, чернокудрый детина с лицом мясника.

— Чего вам, гражданка?

Я объяснила ему, что мастер только что принял женщину без очереди. Ссылалась на свидетелей, но те молчали. Он выслушал меня без выражения лица и потом крикнул в зал, как кличут собаку:

— Роза!

Вышла конопатенькая парикмахерша в марлевом тюрбане.

— Роза, обслужишь гражданку без очереди.

— Слушаю, Руслан Петрович.

— Да разве я об этом? — заволновалась я. — Да разве мне нужно без очереди?

Руслан повернулся и вышел.

— Роза, — обратилась я к ней, — поймите, я совсем не о себе. Я только против беспорядка.

— Сами беспорядок делаете, несознательные, — сказала Роза и тоже ушла.

Я вернулась в очередь. Женщины молчали. Даже пожилая в носочках не подвинулась, а крепко сидела на своем стуле.

Ну и пусть…

Ждать еще долго. Прислонясь к прохладной, маслом крашенной стене, я стояла и думала.

…А хорошо бы все-таки уехать в Новосибирск. Дали бы мне однокомнатную квартиру. Или, еще лучше, номер в гостинице, где прошлый раз жила. Уж больно домик хорош — смешной, разноцветный: ухо зеленое, брюхо розовое. Кругом лес, трава на участке человеку по шею, зеленая, густая, чистая, с султанами. На улицах птицы поют. А по тротуарам — математики, физики, очкастые, бородатые, молодые, веселые…

…А еще хорошо бы, может быть, и в самом деле пойти замуж, выкинуть такое коленце, за старого друга, друга молодости, и уехать к нему в Евпаторию. Он всю жизнь меня любил, любит и сейчас, знаю. Теперь уже старенький, на сколько же лет старше меня? На десять? Как это говорится, старый — это тот, кто старше меня на десять лет. Ну что ж? Взять выйти замуж и уехать. Пусть они, наконец-то, привыкнут сами о себе думать. А работа? Ну, найду что-нибудь полегче. А то и вовсе поживу без работы. Буду в море купаться, в садике цветы посажу, кур заведу… А что? Стирать буду, белье вешать, голубое от синьки, на солнечном каменистом дворе… Руки мыльные, волосы взмокнут, растреплются, отведу от лица локтем… А тут он подойдет, по плечу погладит: «Устала, родная моя? Отдохни, голубчик». — «Нет, я еще ничего». Чепуха, бред.

— Кто желает обслуживаться? — раздался резкий мальчишеский голос.

Я очнулась.

Рядом с очередью стоял паренек лет восемнадцати, с хохолком на макушке. Весь какой-то не то чтобы просто тощий, а узкий: узкое бледное лицо, тонкие, до острых локтей голые руки, и на бледном диковатом лице горящие темные глаза. Не то олененок, не то волчонок.

— Кто здесь желает обслуживаться? — повторил он. На очередь он глядел презрительно, словно не он их, а они его должны были обслуживать.

— Я хочу…

— И я хочу…

— И я…

— Я первая сказала!

— Нет, я!

Очередь снова загудела.

— Между прочим, обязан предупредить вас, — сказал паренек, — я еще не мастер, а только стажер и вполне могу вас изуродовать.

Женщины примолкли.

— Нет уж, мы лучше здесь, чин чинарем, — вздохнула пожилая.

Я решила:

— Давайте, уродуйте.