— Хаша, давай его распакуем, — говорит Ента.
«Кто такая Хаша? — снова дивится Лейба. — Да это же Трещотка!»
Если бы Лейба так не смутился, он обнял бы своих трех дочек, прижал к себе тонкими, слабыми руками и расцеловал.
А дочки достают деньги, кто сколько заработал.
Вечером, получив расчет, приходит мать.
Когда посчитали, всего получилось больше сорока рублей.
— По-царски Пейсах справим! — говорит Груня.
А дочери скромно молчат.
— Я тоже кое-что заработал, — слабым голосом отзывается Лейба и вытаскивает из тощего кошелька десять злотых. — И еще Степан мне за кафтан рубль должен. Это хорошие деньги!
— Мы теперь богачи! — смеется Лея.
— Ента, — говорит Хаша, — а давай-ка, милая, приберем в доме к празднику.
— Давай! — соглашается Ента.
— Я тоже вам помогу, — добавляет Лея.
И три сестры дружно берутся за уборку. Рассказывают о большом городе, и смеются, и веселятся.
А Лейба слушает, смотрит и глазам не верит.
Пейсах у Лейбы отмечают на широкую ногу.
В первый день после обеда три дочки, сытые, нарядные, отправляются на прогулку. На улице стоят женщины.
— Что это за девушки?
— Да это же Лейбины «рты».
— И правда. А я и не узнала.
— На заработках так преобразились, — смеется одна.
— Отъедаются на Пейсах, вот и тихие, — поддерживает ее другая.
— А что же вы думаете? — уже серьезно говорит первая. — Когда люди сыты, чего им ссориться? А этим весь год есть нечего, вот и ругаются на чем свет стоит.
— Все из-за бедности, — вздыхают женщины.
А сестры невдалеке от местечка сидят на изумрудной травке, вспоминают большой, прекрасный город и воркуют, как три голубки.
Так продолжается до конца Пейсаха.
Но с первой черствой буханкой хлеба, которую после праздника достают с чердака, в дом Лейбы возвращаются ссоры и проклятия.
Кошка, Трещотка и Старая Дева опять не могут поладить друг с другом, и ругаются, и царапаются…
А Лейба опять вздыхает на святом языке:
— Горе от таких дочерей!..
1909
Еврейские монеты
Величайшие еврейские историки ломают голову, что представляли собой еврейские монеты тех времен, когда наш народ жил в своем независимом государстве. Есть даже гипотезы, что у нас были свои монеты еще во времена праотца Авраама. Но я не хочу забираться так далеко. Я же не историк и не археолог, но сам могу засвидетельствовать, что свои монеты у евреев были, причем в изгнании. Они существовали лет двадцать назад во многих местечках, ходили наравне с монетами государственного казначейства и были так же действительны. Их даже подделывали, за что общины сурово карали.
Их изобрели, потому что в голодные годы, когда все очень дорого, из местечка в местечко бродили целые толпы нищих, а подавать хлеб было жалко. Маленький кусочек стоил копейку, а давать вместо хлеба деньги — тогда наименьшая монета была полгроша, в тяжелое время для местечковых евреев это была слишком большая сумма. И вот из-за тяжелого экономического положения, как теперь выражаются ученые, придумали монету под названием «прута»[69].
Она стоила одну восьмую копейки, то есть четверть гроша, и представляла собой маленький жестяной квадратик, на котором стояли буквы «цадик» и «ламед», что значит «цдоко леаниим» — «пожертвование беднякам».
Поначалу, когда эти монеты только появились, нищие поднимали крик, дескать, что за чушь? Они хотели хлеба, потому что хлеб, как говорится, всему голова, особенно в голодный год. Некоторые, самые упрямые, вообще отказывались брать пруты, и если бы все нищие договорились между собой, может, пруты вскоре исчезли бы — против мира бедняков не пойдешь. Но и у нищих есть своя аристократия, которая не любит таскать тяжелую суму. Аристократы, как известно, люди ленивые. И этим аристократам пруты как раз понравились: сколько ни подадут, все в карман поместится.
Казначейство, где чеканились пруты, располагалось в синагогальном дворе, а казначеем стал меламед Зорах, такой старый, что он уже не мог учить детей и общине пришлось дать ему хоть какую-то работу… У старого меламеда дом всегда был полон бедняков и хозяев: первые приходили поменять пруты на настоящие деньги, а вторые — на настоящие деньги купить пруты. Иногда суровому старику очень хотелось конфисковать квадратную жестяную монетку.
— «Цадик» не такой, как надо, — хрипел он сердито. — Не той формы!
Он готов был поклясться, что прута фальшивая.
— В ад попадете, жулики! — пугал он нищих.
Но даже такие якобы поддельные монетки ему все равно приходилось принимать. Ссориться с нищими было опасно, они тогда представляли собой серьезную силу и запросто могли отобрать у него место казначея.
Осенью, когда улицы местечка превращались в болото и к казначею становилось не попасть, хозяева и хозяйки сами покупали у бедняков пруты: восемь прут за одну копейку.
А потом, когда прут стало больше, чем денег у местечковых хозяев, их и стали использовать вместо денег. За две пруты можно было купить в лавке пару луковиц, или горстку соли, или еще какую-нибудь мелочь. А какая разница? Теперь пруты в ходу не только у нищих, но и у лавочников.