Такие люди были раньше

Так за осень в местечке скопилось огромное количество прут. А денег осталось совсем мало, потому что часто нищие, поменяв пруты на настоящие деньги, уходили в другие места. И в один прекрасный день хозяева заметили, что у них слишком много этих самых прут. Только-только началась весна, таял снег, дороги превратились в кашу, и нищие в местечке не появлялись. Побежали к Зораху, и оказалось, что он может поменять едва ли половину прут, которые ему принесли, а больше в казначействе денег нет.

Женщины стояли, опустив голову и не зная, что делать.

Но Зорах их успокоил:

— А вы, хозяюшки, никому не рассказывайте. Вы же на пруты можете в любой лавке купить что угодно, а после Пейсаха, даст Бог, дорога просохнет, нищие вернутся, и все будет хорошо. Пруты — деньги как деньги, чем больше их у вас, тем лучше. А нищие, даст Бог, появятся после Пейсаха, непременно появятся.

И успокоенные хозяйки разошлись по домам.

Пруты переходили из рук в руки. За восемь прут можно было купить к Пейсаху пучок хрена, причем даже у крестьянок: они тоже считали, что пруты — деньги как деньги.

Ведь и правда, какая разница, если их берут в любой лавке? Не все же знали, что казначейство обанкротилось, а те, кто знал, предпочитали об этом помалкивать.

1911

Иов

Все называли меламеда Хаима не иначе как Иовом.

У него была больная жена, кашляла, как из пустой бочки. Если бы этот жуткий кашель услышал какой-нибудь новый, незнакомый человек, точно перепугался бы, подумал, что она вот-вот Богу душу отдаст. Но Хаим всегда спокойно, хладнокровно выслушивал эту «музыку сердца»: знал по опыту, что, прокашлявшись, жена опять будет «здорова» и к ней вернутся силы орать и пилить его, что он ей мало денег приносит.

Хаим и сам «довольно слаб здоровьем», как он выражается. Но по нему это не так заметно, он же все-таки мужчина, а не женщина. Тем более что у него от кашля есть прекрасное средство — трубка. «Трубка, — говорит Хаим, — легкие согревает, сразу выздоравливаю».

Отец больной, мать больная, само собой, дети тоже. Но самая больная старшая дочь Гела: высокая, худая, лицо бледное, как у покойника, и в глазах смертельная тоска. Хаим признает, что она «не очень», и, хотя не верит во врачебную науку, все же украдкой вздыхает, глядя на восковое лицо дочери: «Надо бы Гелу доктору показать!» Но это так, пустые слова. Точно так же, когда в доме нет хлеба, Хаим говорит: «Сейчас три рубля бы ли бы очень кстати…»

Эти фантазии вызывают у домашних грустную улыбку, а жена, если в эту минуту не заходится кашлем, начинает злиться:

— Опять он за свои шуточки! Только что-то не смешно…

У Хаима восемь учеников, и все из бедных семей. Богатые родители ему детей не отдают, боятся, как бы те не заразились от учителя. Ни разу в жизни Хаим не был в богатом доме и видел вокруг лишь бедность, нужду и болезни.

— Жизнь — глупая штука, — не раз говорил Хаим единственному близкому человеку, аскету из синагоги, с которым он любил побеседовать о высоких материях.

Он уже поведал этому аскету всю свою судьбу, как с двенадцати лет учился в разных ешивах, странствовал из молельни в молельню, спал на жесткой скамье и терпел голод, холод и побои, незаслуженные побои…

— Жизнь, — излагал он свою биографию, — это суета сует. Думаете, с тех пор как я сам себе хозяин, я живу? Спросите, когда я после свадьбы поел досыта, так я и не вспомню… Жилье у меня… А вы у меня дома были?

Со свадьбы Хаим жил в «землянке», где постоянно чихал и дрожал от холода. Каждый год после праздника Сукес он решал, что пора выбираться из «этой могилы», но, приняв твердое решение, вспоминал, что к «мебели» лучше не притрагиваться. Если попытаться сдвинуть с места две кровати, стол и деревянный ящик, они тут же на куски развалятся. «Вот тебе доказательство, что развалятся, — объяснял он жене. — Пойми, дубина, ими двадцать лет пользовались, они сгнили давно. С природой не поспоришь».

Его жизнь и правда была бы «глупой штукой», если бы не две радости, можно сказать, две страсти.

Первая — трубка. В неделю пачку махорки выкуривает, на восемь грошей. Это у него как пьянство, боже упаси. Бывает, и жена говорит: «На трубку весь свой заработок спустил, как пьяница на водку». Хаим и сам понимает, что это чересчур. Однажды ночью у него табак кончился, так он испугался, что без курева с ума сойдет, и к соседу-гою занять махорки пошел… Говорит, трубка не только легкие, но и душу согревает. Уж больно у него думы тяжелые. Он размышляет о Боге и Его воле, о том, «почему путь нечестивых успешен»[70], а праведный, достойный человек должен страдать. В голове молотом начинает стучать кощунственная мысль: а потому, что есть только законы природы и больше ничего… Хаим совершенно теряется, голова идет кругом, в глазах темнеет. Он машет руками, будто с кем-то борется, гонит прочь грешные мысли и… закуривает трубку. И сразу, с первой затяжкой, все встает на свои места. В голове проясняется, на душе становится легко и спокойно, и Хаим чувствует, что опять стал верующим, богобоязненным человеком.