Такие люди были раньше

Зимнюю одежду Довид проел очень быстро, хотя, вопреки своему характеру, изо всех сил старался экономить. Занять удавалось гораздо реже, чем приходилось отдавать, и Довид задумался, что бы еще снять с себя на продажу. Но у него больше ничего не было. Он слышал, что в Америке летом ходят без пиджака, но Америка — свободная страна, и там все по уму, а здесь, если он выйдет на улицу без пиджака, сразу толпа соберется. Частенько ему хотелось собраться с духом, продать пиджак и наплевать на весь мир. Если в мире нет для всех хлеба, ничего страшного, если и пиджака не будет! Но эту идею тут же вытесняла другая, более здравая: «Дурак! Если ты такой сильный, чтобы воевать против целого мира, против всех порядков и обычаев и по улице без пиджака ходить, то используй свою силу для других целей, и тогда у тебя даже фрак будет и цилиндр…»

Довид Фейгин пофилософствовал, поразмыслил, что к чему, решил, что вторая идея, как это ни печально, получше будет, и распрощался с мыслью продать пиджак, вздохнув при этом, как может вздохнуть лишь тот, кто совсем отчаялся и утратил последнюю надежду на счастье.

Каждое утро, лежа в кровати, за которую он платил десять злотых в месяц и уже задолжал три рубля, но хозяйка из жалости позволила ему пожить в долг до лучших времен, — каждое утро, лежа в кровати и слушая пение «Старое берем! Старое берем!», которое, казалось, отдается во дворе эхом «Хлеб! Хлеб!», Довид Фейгин продолжал размышлять, думать, что можно продать, чтобы поесть. Думал, пока мысли не начинали путаться, мельтеша в голове: «Пиджак… Брюки… Ботинки, рубашку… Монокль…» В полном отчаянии Довид лежал, уткнувшись лицом в жесткую подушку, пока старьевщик не заканчивал во дворе свой концерт.

И тут же появлялся другой старьевщик — другой певец — и голосом заправского кантора, напоминавшим Довиду о родительском доме, заводил свою песню, которая, кроме Фейгина, никого не волновала, а Фейгин опять начинал раздумывать, что бы продать, пока ему не пришла в голову мысль: «Жилет!»

— Старое берем! Старое берем! — раздавалось во дворе.

«Жилет! Жилет!» — звучало в голове у Довида.

Но он не мог решиться на такой поступок. Все колебался, обойдется он без жилета или нет. Правда, Фейгин помнил, что его дядя никогда не носил жилета. Но дядя был меламедом, он смотрел на мир с другой точки зрения: мир — всего лишь прихожая. Фейгин считал иначе: однова живем. Да хоть бы и прихожая, в ней тоже надо выглядеть прилично. Вот он и мучился вопросом, можно ли без жилета оставаться человеком. До двадцати пяти лет дожил, но ни разу не видел человека без жилета. Ну, разве что тех, кого мир отверг, растоптал и выбросил. Фейгин боялся не на шутку. Опасно, очень опасно! Ведь он еще хочет побороться, добиться чего-нибудь. Есть у него мечта: влюбиться в девушку с грустными глазами, бледными щечками и чтобы обязательно в очках. Он никогда ее не бросит, они всю жизнь будут вместе. Но ему кажется: стоит продать жилетку, и мир сразу его отвергнет, растопчет и выбросит. Раз, и кончился Довид Фейгин! Ведь у него жилета нет! И ничего из него не выйдет.

И он опять и опять пытается найти компромисс. Да, без жилета — это не то. В мире так заведено, что человек должен носить брюки, жилет и пиджак, но кто узнает, что Довид Фейгин, бедный учитель, который уже месяц голодный ходит, не носит жилета? Недаром наши предки предусмотрели, или пророчество было, что придут тяжелые времена, когда учителя останутся без уроков и должны будут жилеты продавать, и изобрели пуговицы. Застегнулся — и порядок! Правда, у этого способа есть один недостаток: Довид — человек рассеянный, задумчивый. Нет хлеба — думает о хлебе. Пошлет Бог пищу — насытится ненадолго и начинает думать о женщинах, о любви и прочих замечательных вещах, про которые в народе говорят и в книжках пишут. И может случайно расстегнуть пиджак, и весь мир узнает ужасную тайну, что у Довида Фейгина нет жилета.

Эта мысль удерживает Довида. Чтобы взять на себя ответственность всегда ходить застегнутым, надо быть обеспеченным человеком, ни о чем не тревожиться, не заботиться о том, чего поесть, чего попить. С другой стороны, Довид не раз видел на улице молодых людей, причем больших франтов, без жилетов и в расстегнутых пиджаках. Но, опять же, они были в таких особенных рубахах, и на брюках у них особенные, очень широкие пояса, а Довид не может похвастаться ни чистотой рубахи, ни поясом. Для его рубахи и даже «белой» манишки как раз нужен жилет, застегнутый на все пуговицы. Что касается пояса, то это просто веревка, с которой уже случались неприятности. Она лопалась прямо посреди улицы, и Довиду приходилось убегать куда-нибудь во двор, чтобы привести костюм в порядок. Вот откуда на «поясе» несколько узелков, правда, в последнее время он не подводил.

В общем, ходить в жару без жилета — не преступление, Довид сам таких видел. Ну, хорошо, он будет всегда застегивать пиджак, будет об этом помнить, а если даже произойдет неприятность — со всеми бывает — то все равно беда невелика, раз есть люди, причем большие модники, которые не носят жилета.