Такое долгое странствие

Разумеется, никто достоверно не доказал, что летящие с неба ошметки – это куски человеческой плоти. Но очень скоро родственники многих покойных прослышали о скандале с жителями небоскребов и заявили свои протесты: не для того, мол, мы платим за похороны, чтобы бренные останки наших дорогих усопших выставлялись напоказ и разлагались на пафосных балконах. Потерявшие близких настаивали, чтобы панчаят принял меры. «Дрессируйте своих птиц должным образом, – говорили они, – или привозите больше стервятников, чтобы вся плоть покойных съедалась внутри Башни. Мы не желаем, чтобы останки дорогих нам людей разносились по городу и падали в нечистых, неосвященных местах».

Между тем шли ожесточенные дебаты между реформистами и ортодоксами. Эти два лагеря имели за плечами долгую историю неукротимой борьбы, которую они с вожделением вели на газетных полосах, в письмах к редактору, на собраниях общины – на любой площадке, куда получали доступ. Сначала это были риторические битвы по поводу химического анализа бычьей мочи. Потом возникла теория вибрации, возникающей при чтении молитв «Авесты». Когда же разразился «птичий скандал», и ортодоксы, и реформисты, утомившиеся от долгого бездействия и пришедшие в восторг от того, что снова есть во что вгрызться зубами, с большим энтузиазмом вступили в схватку.

Партия ортодоксов защищала вековую мудрость, состоявшую в том, что это чистый способ, не оскверняющий ни одного из Божьих добрых творений: ни землю, ни воду, ни воздух, ни огонь. Любой ученый, отечественный или иностранный, который даст себе труд изучить процедуру с точки зрения современных стандартов гигиены, воспоет ей хвалу. Реформисты, выступавшие за кремацию, настаивали, что древний метод не подходит для двадцатого века. Столь мерзкая система, говорили они, наносит вред общине с прогрессивной репутацией и широкими взглядами.

Представители ортодоксального лагеря (или «стервисты», как прозвали их оппоненты) отвечали, что у реформистов есть свой корыстный интерес ратовать за кремацию: они имеют родственников за границей, которым недоступны Башни Безмолвия. Более того, их позиция попахивает крупным мошенничеством, организованным теми, кто имеет свою долю в крематориях: они разбрасывают куски мяса с одномоторных самолетов, управляемых сомнительными личностями, находящимися на их содержании.

Все (включая немногих «заднескамеечников» самих ортодоксов) признали, что это небольшой перебор. Безусловно, говорили они, уж кто-нибудь из жителей высотных домов увидел или услышал бы самолет, летящий на малой высоте, чтобы сбрасывать свой «коммерческий» груз. (Планеры в спорах даже не рассматривались.)

Однако «стервисты» представили письменные заключения всемирно известных орнитологов, в которых утверждалось, что местные стервятники как вид не способны взлетать после обильной трапезы, тем более с добычей в клюве или когтях. Осаждаемый родственниками служащий Башни вздохнул с облегчением, ознакомившись с этой экспертной оценкой. Даже не будучи склонным к конфликтам, он тут же ухватился за документ и распечатал его во множестве экземпляров, чтобы снабжать ими граждан, приходящих с жалобами.

Но жильцы не были удовлетворены. Самолеты следовало исключить, это очевидно. Тем не менее, если орнитологи правы, вопрошали они, не может ли он объяснить им происхождение мяса на балконах? Если оно не человеческое, то чье? Коровье? Баранье? Должны ли они поверить, что мясники вдруг оторвались от земли и делают свое дело в небесах, летая над городом со своими разделочными ножами и топорами? Они что, разъезжают на велосипедах среди облаков, производя доставку не через двери, а через балконы?

У бедного служащего ответов на эти вопросы не было. Он постоянно слышал недовольство и нарекания в разговорах своих коллег, хотя было непонятно, кому адресуются их упреки и обвинения.

В ответ на простой вопрос Густада о Джимми Билимории он стукнул кулаком по столу и гневно заморгал налитыми кровью глазами.

– Сказать? Что сказать? Вы думаете, тут справочное бюро?

Позднее, вспоминая эту сцену, Густад удивлялся, что сразу не осадил регистратора, позволил ему разговаривать с собой в таком тоне. «Я же не юнец какой-нибудь».

Ошарашенный, он попытался еще раз:

– Просто я подумал, что вы можете знать, кто организовал похороны.

Регистратор взбодрился. Первый раз ему удалось поставить спрашивающего (а возможно, и жалобщика) на место.

– Кто знает? – осмотрительно ответил он. – Бехести[328], свидетельство о смерти и все необходимые приложения были предъявлены, деньги переведены. Наш главный дустурджи всегда говорит: если есть мертвый парс, наш долг провести похоронную церемонию. Мы не суем нос ни во что другое.

– А как же объявление в «Джем-И-Джамшед»? – не сдавался Густад, отметив про себя: никчемный парень. Тот, который дежурил в день похорон Диншавджи, был таким предупредительным.