Такое долгое странствие

– Мне тут близко, – сказал Густад, – я дойду пешком.

Они обменялись рукопожатием, и Густад знал наверняка, что больше они никогда не увидятся.

Хлопнула дверца, такси вырулило из пробки. Густад смотрел ему вслед, пока оно не свернуло за угол.

Глава двадцать вторая

I

Подъезжая к Ходадад-билдингу на первом грузовике, Малколм Салданья увидел разрисованную стену и понял, почему название дома казалось ему таким знакомым. Пытаясь вспомнить, в какой квартире жил Густад, он приклеивал отменяющее запрет владельца судебное постановление поверх уже обтрепавшегося муниципального распоряжения, которое сам прикрепил к столбу несколькими месяцами раньше.

Уличный художник из-под своего маленького навеса наблюдал зловещее прибытие грузовиков, людей и техники. Когда Малколм объявил ему новость, он съежился, собрал свои краски, кисти, коробочки, собственные пожитки, сложил их кучей во дворе и уселся, скрестив под собой ноги, не в состоянии мобилизовать хоть малую толику тех жизненных ресурсов, которые в старые времена питали его скитания.

Нехотя Малколм отдал рабочим приказ начинать. Хлипкий навес был сметен с дороги; установлены теодолиты, треноги и нивелиры, чтобы демаркировать требуемые территории. Как выяснилось, мелия попадала в границы нового муниципального землеотвода и мешала будущему строительству. Двоих рабочих послали спилить дерево. С машин сгружали все новое оборудование; геодезисты щурились в свои приборы, указывая руками то туда, то сюда; а Малколм отправился искать иранский ресторан, который мог бы доставлять чай для бригады.

Тем временем на улицу вступила морча с транспарантами и плакатами. Скандирование лозунгов стало доноситься поверх городских шумов, а вскоре и сами демонстранты появились в поле зрения, поглазеть на шествие собралась толпа.

Участникам морчи чуть было не запретили шествие с рабочими инструментами, потому что младший полицейский инспектор, командовавший подразделением, выделенным обеспечивать порядок в колонне, классифицировал их как потенциальное оружие. Но организаторы морчи взяли верх: Ганди-джи, сказал Пирбхой, появлялся на общественных митингах со своим чаркха[329] и обернувшись в кхади[330]. Если полиция британского раджа разрешала это, то с какой стати младший полицейский инспектор Свободной Индии должен поступать иначе? Инструменты участников морчи такое же «оружие», как чаркха Махатмы.

Таким образом, колонне разрешили начать марш. Одна группа в унисон скандировала: «Nahi chalaygi! Nahi chalaygi!» – «Довольно! Так не пойдет!» Другая оптимистично подхватывала: «Муниципалитет ki dadagiri nahi chalaygi!» – «Издевательства и произвол муниципалитета не пройдут!»

Старый добрый лозунг любой демонстрации: gully gully may shor hai, Congress Party chor hai[331], доносившийся из всех переулков, – «Партия Конгресса – шайка воров» – тоже был популярен. Но было и несколько сугубо местных. Братья Фернандес, близнецы, державшие небольшую портняжную мастерскую и понимавшие риторическую ценность повторов, держали одинаковые плакаты: «Немедленно обеспечьте нам нормальное водоснабжение!» Механики развернули длинный транспарант более мелодраматического свойства: «Havaa-paani laingay, Ya toe yaheen maraingay!»[332] – вариация лозунга «Дайте мне свободу или дайте мне смерть»[333] с заменой «свободы» на «воздух-и-воду».

Работники кинотеатров раздобыли старую афишу фильма «Страна, в которой течет Ганг» и модифицировали ее в «Страна, где течет Ганг и переливается через край канализация». Лицо главного персонажа немного изменили: его ноздри были зажаты прищепкой, а поверх фамилий актеров, актрис, режиссера, продюсера, сценариста и музыкального редактора наклеили фамилии муниципальных чиновников и ведущих политиков.

«Nahi chalaygi! Nahi chalaygi!» – все громче звенело над колонной по мере того, как она приближалась к Ходадад-билдингу. Малколм, его мукадам[334], рабочие и геодезисты, отложив свои орудия, выстроились вдоль тротуара. Из окон офисных башен высовывались люди, лавочники убирали с улицы свой товар, и вся деловая активность на улице приостановилась, все наблюдали за шествием.

Демонстранты поравнялись со стеной. Здесь в их лозунги влилась свежая жизненная сила. Под взглядами множества невольных зрителей шаг марширующих сделался четче, а жесты обрели дополнительную страстность.

Внезапно один из руководителей морчи, трижды ударив в медный поднос Пирбхоя, подал знак колонне остановиться. Поднос был выбран из множества других средств оповещения: удар монтировкой по колесному диску, серебряный звонок-колокольчик со стола доктора Пеймастера, барабан местного владельца дрессированной обезьяны, пронзительная дудочка заклинателя змей были отвергнуты, поскольку не выдерживали сравнения с величественной гулкостью Пирбхоева подноса.