Такса

Руслан и Дмитрий вздрогнули от грохота резко распахнувшейся двери Тихомировского кабинета. При виде взбешенного Олега разом забыли, о чем говорили до этого.

— Ой, к нам ворвался страшный серый волк…

— Какого х*ра?!?

— Что ж так громко-то…

— Зачем?

— Ты это в общефилософском смысле спрашиваешь?

— Димыч! Какого х*я ты лезешь туда, куда тебя не просят, а? Чего ты вмешиваешься в чужую жизнь!?

— А зачем ты сам полез в Женькины дела, а?

— Я люблю ее!

Тихомиров пожимает плечами.

— А я — тебя.

— Мальчики, я вам не мешаю? — ехидно интересуется Руся.

— Заткнись! — рявкают хором оба.

— Да платонически, не паникуй так, — продолжает Димон. — Как брата. Ты же знаешь.

— Ты…

— Так, Олег, кончай психовать и просто скажи мне: «Спасибо», — досадливо морщится Дмитрий. — И покончим с этим.

Олег открывает рот, чтобы что-то возразить. Нет, молчит, вздыхает. И, наконец, произносит:

— Ты прав. Спасибо, Дим.

— Ну, вот, хороший мальчик. Одумался. Иди сюда, поцелую.

Руся хрюкает, давится от смеха.

— Дебилы вы, — вздыхает еще раз Олег, — оба.

— Я так понимаю, — отсмеявшись, интересуется Тураев, — у нас свадьба намечается?

— Тебе-то что?

— А пожрать на халяву?

— Нет, ты действительно Годзилла! О чем-нибудь, кроме халявной жратвы, думать в состоянии?

— Поживите с мое — поймете, что в жизни главное.

Глава 15.Ужин в ресторане. И то, чем он обычно заканчивается. И не говорите мне, что вы не знаете — чем! Конечно, десертом

Он не мог насмотреться на нее — так соскучился. Впрочем, у него был какой-никакой повод беззастенчиво пялиться на нее. Выглядела Женя… необычно. Собственно, в костюме он ее уже видел. Но в той их поездке голова у него занята была много чем другим, и ее он внимательно не разглядывал. Зато теперь…

Узкая черная юбка-карандаш длиной до колен, подчеркивающая все идеальные изгибы. Коралловая рубашка, скорее, мужского покроя, с по-мужски, опять же, закатанными до локтя рукавами, выглядела благодаря паре расстегнутых пуговок очень… сексуально. И черные… возможно, даже чулки… и черные же умопомрачительные шпильки. Волосы рассыпаны по плечам, лишь от лица убраны парой кокетливо поблескивающих сквозь золото волос заколок.

Она была великолепна. И Олег испытывал колоссальные трудности с поддержанием беседы. Хотел просто смотреть на нее. Как она улыбается, как говорит.

— Значит, в коллектив ты влилась без проблем?

— Как сказать… — Женька задумчиво отпивает вина. — В принципе — да! Иван Михайлович пару раз приходил к нам на кафедру. Чаю попить с Алефтиной Петровной и интересы свои обозначить. Чтобы, значит, даже в голову никому не пришло меня… хм… обижать.

— Успешно?

Женька не выдерживает и прыскает.

— Смотря, с какой стороны на это взглянуть. Наши тетки все дружно решили, что я — его любовница!

— Чего? — Олег едва не поперхнулся.

— Я тут не при чем! Это ж бабье царство. На всю кафедру — два мужика. И пара побитых жизнью аспиранта. Им только повод дай для сплетен.

— Твою мать! Опять… Слушай, надо же что-то сделать…

— Не надо! Мне это только уважения добавило со стороны наших теток: любовник — декан, с ума сойти, как круто. Так что… Меня все устраивает.

— А меня — нет!

— Почему?

Сглупил. Потому что внятно ответить не в состоянии, почему ему неприятна мысль, что Женьку считают чьей-то любовницей. Ладно, он потом разберется. Раз пока саму Женю все устраивает.

— Расскажи про своих студентов.

— Бестолочи ленивые. Но интересные ребята. Болтать любят — только повод дай. А вообще… мне нравится.

— Я рад.

* * *

— Жень… — они стоят рядом с его машиной. — Мне тут… друг отца… из экспедиции настоящий гималайский чай привез, с кардамоном. Не хочешь попробовать?

— Настоящий гималайский чай? — Женя улыбается самым краешком губ. — С кардамоном? Как можно отказаться от такого предложения? Конечно, хочу. Поехали.

* * *

Он даже головой слегка стукнулся об стену. Когда закрыл дверь и повернулся к ней. А Женя решила, что больше ждать она просто не в состоянии. И сама, первая. И руки на его шею, в волосы. И шпильки, о, великая сила! — ему даже нагибаться не приходится. И целует его — жадно, жарко, стремительно. И вот тут он стукается затылком о стену.

И плевать. Время останавливается. Время есть, сказал Пруст? Нет, его нет. Ничего нет. Он чувствует себя частицей, несущейся в луче света. Если верить старику Альберту, для этой частицы времени нет. Кто прав: Пруст или Эйнштейн? Неважно. Но сейчас, вот сейчас — для него нет ничего. Ни времени, ни пространства. Только ее губы, нежные, сладкие, горячие. Отчаянно смелые. И руки. Он умирает от того, как она гладит его по затылку. Он потерян, его нет, он — частица в летящем луче света. И он просто стоит. Наслаждается. И позволяет себя целовать.

Женька наконец-то прекращает их поцелуй. А точнее — только ее поцелуй. Потому что Олег ей не отвечает. Почти. Что не так? Она устала от недосказанности в их отношениях.