Такси для ангела

Этот факт поразил меня в самое сердце. Этот факт поразил меня даже больше, чем я сама, лишенная имени и фамилии, — на большее, чем «секретарша Канунниковой» и вялый вопросительный знак, я не наскребла. Хуже «секретарши Канунниковой» было только бесполое «у Отто на работе»… Если бы я сегодня, со слезами на глазах, отдалась бы Райнеру‑мать‑его‑Вернеру, то завтра вялый вопросительный знак сменил бы такой же вялый плюс. Или удручающий минус, что было вероятнее всего. Ежу понятно, что с двужильной Танькой‑Магадан мне не тягаться.

А значит, американские горки отменяются.

Стоило мне принять волевое решение и сдать уже купленный на аттракцион билет, как мне сразу полегчало. Я сунула список гнуса‑Райнера обратно в сумку и вышла из ванной.

— Почему ты так долго? — взволновался гнус, как только я появилась в поле его зрения.

Я даже не нашла нужным что‑либо ответить. В полном молчании я натянула на себя джинсы и рубашку и, подхватив свой рюкзак, направилась к выходу.

Ничего не попишешь, падение Берлинской стены не удалось.

— Ты куда? — запоздало крикнул Райнер.

— Привет Таньке‑Магадан, — ответила я и хлопнула дверью.

Той самой дверью, за которой меня ждал сюрприз. Прямо напротив, у стены, сидел Чиж. Чиж, отвергнутый мной ради мускусной крысы Райнера‑Вернера Рабенбауэра!

Чтобы снять камень с души, я устроилась рядом.

Некоторое — довольно продолжительное — время мы молчали.

— У тебя двух пуговиц не хватает, — размякшим голосом сказал Чиж, искоса поглядывая на меня.

— И застежки от лифчика — тоже, — сама не зная почему, брякнула я.

— Что ж так быстро? Я думал, тебя до утра придется ждать.

— Дурное дело не хитрое, — ответствовала я в стиле незабвенной мадам Цапник, из всех возможных контактов признающей только контакты с неопознанными летающими объектами. Эти объекты, по ее словам, с 1957 года базировались в районе населенного пункта Косые Харчевни Бокситогорского района Ленинградской области.

— Так всегда и бывает, — заметил Чиж.

— Что бывает?

— Положительная героиня, прежде чем навсегда соединить свою жизнь с положительным героем, обязательно проходит через постель какого‑нибудь вонючего козла. Строевым шагом.

— Между нами ничего не было.

— Это ты расскажешь Станиславскому. Константину Сергеевичу.

— При чем тут Станиславский?

— При том, что кто‑то же должен сказать тебе «Не верю!». У него это получится лучше всего.

— А у тебя?

— А у меня ничего не получится, потому что я тебе верю.

Я запахнула безжалостно истерзанный ворот рубахи и облегченно вздохнула.

— А где неистовые беллетристки? — Теперь, когда мир между нами был восстановлен, я позволила себе поинтересоваться судьбой СС, ТТ и ММ.

— Сказали, что устали. И что до утра все равно ничего не прояснится… Словом, расползлись по комнатам.

— И ты им это позволил?

— А кто меня спрашивал? И потом, не буду же я заставлять немолодых уже женщин всю ночь пялиться друг на друга…

— А Ботболт?

— Стережет оранжерею. Если хочешь, мы можем пойти ночевать ко мне.

Нет уж, хватит мне впечатлений на сегодняшнюю ночь. Если в кофре у Чижа обнаружится еще один донжуанский список, я этого не переживу.

— Нет, к тебе мы не пойдем.

— А куда мы пойдем? Или так и будем здесь сидеть?

— Можно спуститься вниз и чего‑нибудь перехватить. Очень есть хочется, — только теперь я почувствовала, что проголодалась.

— Мне не хочется, но могу составить тебе компанию.

Чиж помог мне подняться, и мы направились к лестнице, созданной только для того, чтобы я ломала на ней ноги. В очередной раз оступившись, я вдруг поняла, почему меня так тянет в зал, из жалости приютивший мертвую Аглаю.

Я все еще надеялась на другой конец.

Но никакого другого конца не было. Аглая по‑прежнему лежала, укрытая простыней, а в ногах у нее по‑прежнему сидела Ксоло.

— Идем, — Чиж потянул меня за рукав. — Ты же хотела есть.

— Больше не хочу.

— Я понимаю… И сочув…

Договорить он не успел — и все из‑за вежливого покашливания, раздавшегося у нас за спиной.

По причудливо изогнувшимся балкам дверного косяка я сразу же поняла, что в тыл к нам зашла дорогая Софья.

— Я бы хотела поговорить с вами, Петр, — сказала она, демонстративно не замечая меня.

— Мне уйти? — сказала я, демонстративно не замечая ее.

— Нет, вы можете остаться. Даже лучше, если вы останетесь.

Только теперь я заметила, что с Софьей происходит что‑то странное: ее рот, обычно беспокойный и не очень‑то зависящий от хозяйки, угомонился. Теперь он пребывал в гармонии со всем остальным лицом, да и со всем миром тоже. С таким тихим, сонным ртом лучше всего всходить на костер или принимать монашеский постриг. Но ни того ни другого Софья делать не стала. Совсем напротив, она продемонстрировала нам узкие девичьи лодочки на легкомысленном каблуке (взойти в них на костер было бы весьма проблематично) и торжественно объявила:

— «Чарли Лафонтен». Те самые. Со звездочкой на каблуке.

— Ну и что? — Чиж не выказал никакой радости по поводу знакомства с малоизвестной торговой маркой.

— Вы не поняли. Это те самые туфли, след от которых остался в оранжерее. Я хотела сказать… Этот след появился там не случайно.