Такси для ангела

— В каком смысле? — Я даже оторопела, а невозмутимый Ботболт направился к холодильнику.

— Вы не поняли… Я буду пить это шампанское!

— Какое? — хором воскликнули мы с Ботболтом.

— Вот это самое, — Чиж пальцем указал на бутылку, извлеченную из буфета.

Если до этого у меня еще оставались сомнения в психическом здоровье Чижа, то теперь они исчезли напрочь. «ПетяНоМожноЧиж» был опасно болен, а все мы, вместо того чтобы с почетом препроводить его в больницу им. Скворцова‑Степанова, пошли у него на поводу. Да, именно так! Все это время мы выслушивали бредни сумасшедшего.

— Я буду пить это шампанское, — еще раз повторил Чиж и даже закусил губу от бесповоротности решения.

Мы с Ботболтом переглянулись.

— Может быть, не стоит шампанское? — Ботболт страдальчески приподнял брови. — Может быть, ограничитесь виски? Или текилой? Или водкой, на худой конец?

— Не ограничусь!

— Ну, хорошо… Не хотите крепких напитков, есть замечательное вино. «Шато Доман де Шевалье»… Любой гурман продаст Родину за бутылку «Шевалье». За пробку от бутылки! Хотите?

— Не хочу! — продолжал кочевряжиться Чиж.

— А может, ликерчику, Чижевич? — встряла я. — Ликерчику, а? Самое то! Ликерчику — и баиньки.

— Я же сказал: я буду пить это шампанское. Дайте мне бокал, Ботболт!

Впрочем, нетерпение Чижа было так велико, что он не стал дожидаться Ботболта, а блохой подскочил к столу и вцепился в бокал.

И в ту же секунду я поняла: этот болван действительно опорожнит проклятую бутылку! Назло мне, назло Ботболту, назло Дашке, назло трем грациям в столовой, назло недобитому фашисту, назло спящему режиссеру, назло отсутствующему хозяину, назло трем трупам… Назло самому себе, наконец! Вот ведь твою мать! Три трупа были еще туда‑сюда, они составляли классическое, воспетое мировой культурой триединство… Но четыре! Четыре — это был явный перебор!

— Нет, — дрожащим голосом сказала я и протянула руку к бутылке. — Нет, я не дам тебе пить эту гадость.

— Отпечатки! — простонал Чиж. — Не смей ее касаться, там же отпечатки!

Скорее повинуясь его властному голосу, чем вслушиваясь в слова, я отпрянула от «Veuve Cliquot Ponsardin».

— Ты идиот! А если это и есть отравленное пойло?

Чиж потер взмокший лоб и расплылся в улыбке:

— Ты переживаешь?

— Переживаю. Хватит смертей на сегодня.

— Ты переживаешь из‑за этих смертей или из‑за меня?

Я надолго замолчала. Я не знала, что ответить. Больше всего я переживала за себя. Вернее, за свой собственный пошатнувшийся рассудок. То, что выйти из этого трижды проклятого дома без потерь не удастся — свершившийся факт. Но и на роль наперсницы смерти я своего согласия не давала. Весь вопрос сейчас состоит в том, какой репликой закончить пьесу и как побыстрее опустить занавес. И при этом не пришибить декорациями ни в чем не повинных работников сцены.

— Ты не ответила, — напомнил о себе Чиж.

— А ты как думаешь? — осторожно сказала я.

— Хотелось бы, чтобы ты переживала из‑за меня.

— Хорошо. Я переживаю из‑за тебя.

— Замечательно! Но в общем… Если я правильно оценил ситуацию, ничего страшного в том, что я выпью это чертово шампанское, не будет.

— А если ты неправильно оценил ситуацию?

Чиж развел руками, что могло означать только одно: если он неправильно оценил ситуацию, то в стане дорогих покойников ожидается пополнение.

— Не нужно этого делать, Чиж… Пожалуйста.

— Я просто хочу проверить свою версию. Я подозреваю, что она верна.

— А если неверна?

— Если неверна, пусть высокое собрание выслушает последнюю волю приговоренного к смерти. Вы готовы выслушать ее, Ботболт?

Ботболт кивнул головой в знак согласия.

— Ты готова выслушать ее, Алиса?

— Может быть, для начала напишешь бумажку? — Чиж сознательно играл у меня на нервах, и я была больше не в силах сдерживаться. — В моей смерти прошу никого не винить.

— Два свидетеля. Два свидетеля — вполне достаточно. Никаких бумажек не надо. — Он опустил голову и тихим жалобным голосом попросил: — Поцелуй меня, пожалуйста.

— Что?!

— Поцелуй меня.

— Не поняла…

— Он попросил, чтобы вы его поцеловали, — просуфлировал Ботболт.

— С какой радости?

— Это — моя последняя воля. Возражения есть?

Я молчала.

— Неужели откажешься? — заканючил Чиж. — Отказать приговоренному — это все равно что пьяного обобрать! Это все равно что ребенка ударить. Это все равно что… Это все равно что дать на лапу Генсеку ООН! В рублях!..

Последний аргумент был особенно неотразим, и я решилась. Я подошла к Чижу и, закрыв глаза, поцеловала его в твердую и почему‑то пахнущую бензином щеку.

— Не пойдет, — прокомментировал Чиж мой смиренный монашеский поцелуй. — Считай, что пьяного ты уже обобрала!

В общем это соответствовало истине: я обобрала. Но не просто пьяного, а мертвого пьяного. Доржо (или Дугаржапа). Восхитительная платиновая пантера покоилась в моем кармане, и иначе, чем мародерством, назвать это было нельзя. Увы мне, увы! Позор, презрение и анафема!..

— Я не знаю… — пролепетала я.

— Чего не знаешь? Как целоваться? Брось, ты же не проститутка! И не грудной младенец…

И прежде, чем я успела что‑либо сообразить, Чиж притянул меня к себе и поцеловал в губы.