Талант марионетки

– Милорд, в чем суть? Я ничего не знаю. И неповинен, – торжественно произнес Филипп, и Жюли вдруг пришла в голову прекрасная идея: они могут всю ночь говорить словами из пьесы.

– На нем венок, из кашки, васильков, репья, чертополоха и крапивы, – продекламировала она свой кусок из совсем уже другой части и, представив эту картину, расхохоталась.

Не менее комично они учили ее курить кальян. Первая затяжка вышла слишком крепкой, у Жюли помутнело перед глазами, и она едва не потеряла сознание, но потом Эрик усадил ее возле себя на диван и показал, как правильно вдыхать. Голова до сих пор кружилась, когда она пыталась встать, но нахлынувшая эйфория была несравнимо сильнее. Весь мир медленно плыл вокруг нее, а Жюли сладко потянулась и, забравшись с ногами на диван, опустила голову на плечо Эрика. Он крепко обнял ее и лениво поцеловал сначала в лоб, потом и в губы, прежде чем вновь вернуться к разговору с Филиппом, и этого ей хватило, чтобы понять, как давно ее никто не обнимал и не целовал. Жюли прижалась к нему сильнее и принялась медленно водить пальцем по шее, а другую руку запустила в кудрявые черные волосы, упругими черными колечками падающие на лоб и уши. Он смеялся, когда она щекотала его под ухом, и Жюли становилось от этого еще веселее. Комната продолжала крутиться, темнокожая Амина изгибалась под беззвучную музыку, Эрик цитировал попеременно Кента и короля Лира, а Филипп рассказывал про недавние автомобильные гонки в Марселе. Будто сквозь сон она увидела, как рядом с ними присела окутанная воздушной кисеей Аделин Баррон – и принялась увлеченно что-то говорить. Жюли помахала ей из своего сладкого полузабытья, та нежно улыбнулась и с укоризной пожурила актеров:

– Бедная девочка! Она впервые здесь, и вы так ее умучили!

Полупрозрачное сандаловое марево плавало вокруг голов, обвивало плечи и руки. У всех были очень тонкие, изящные запястья, разве не странно? Возможно, это от снега мы делаемся такими грациозными, что напоминаем кошек, которые прилегли отдохнуть. Две женские фигурки мурлыкали в углу, среди подушек, беспорядочно лаская друг друга. Незнакомая девушка свернулась клубочком и пропускала остренькие коготки сквозь длинные волосы Эрика. А тот опустил голову на ее колени и, кажется, сочинял музыку – а он очень талантлив, оказывается. Хотя никакой мелодии не было слышно, все-таки она здесь, и если постараться, то почувствуешь движение воздуха, по которому пробегает волшебная увертюра, цепляясь за нервы, как за струны. Можно даже увидеть, как из-под пальцев артиста выскальзывают струи, скручиваются прихотливыми завитушками и улетают к потолку неясным туманом. От висящей под потолком дымки высыхают глаза и саднят веки, но невозможно их закрыть, чтобы не лишиться этой колдовской красоты. Он непременно должен запечатлеть все на своем полотне!

Резкая боль в закостеневших мышцах заставила поморщиться, по неловким ногам пробежала судорога, он споткнулся о брошенные кем-то туфли, – но поспешил на поиски альбома и карандаша, чтобы воссоздать чудо, пока это чувство не миновало.

Громкая сочная музыка оглушила и завертела его – разноцветные улыбающиеся ноты вращались и скакали в руках высоких подтянутых диезов. Они разбрасывали вокруг бисерные искры, короткие стрижки вспархивали и опадали, стройные шелковые икры взлетали над полом.

– Матье!

Художник обернулся на звук своего имени, и кто-то сунул ему в руку полный темной, резко пахнущей жидкости стакан. Он машинально опрокинул его и закашлялся от обжигающего алкоголя, который опалил горло. На глазах выступили слезы, сердце превратилось в пламенеющий, бьющийся о ребра клубок.

Себастьен подхватил его под локоть и легко рассмеялся, щекоча ухо душистым коктейльным дыханием. Он одновременно поддерживал Матье и направлял куда-то вдаль по извилистому коридору.

– Мой альбом, – слабо пробормотал юноша, но пальцы Себастьена только растрепали тонкие соломенные волосы.

– Он хочет рисовать, – со смешком сообщил кому-то актер. – Разве не мило?

– По-моему, он ужасно трогательный. – Под второй локоть Матье подхватила гладкая холеная рука, игриво царапнув ноготками кожу. В полумраке художник узнал Софи Роше со сверкающими зеленоватым светом зрачками.

Себастьен толкнул дверь и резко остановился на пороге: внутри на широкой королевской кровати клубком змей сплелись Марианна и Этьен. Их розовые тела, подернутые дрожащими отблесками двух ночников, на несколько долгих мгновений заставили всех троих замереть. Наконец дверь захлопнулась, будто сама собой, скрыв гипнотическое зрелище.

Кровать в другой спальне была пуста, и Себастьен легонько толкнул Матье в объятия ее манящей пуховой мягкости. Раздался перестук стекла, тихий плеск, и вслед за тем юноша почувствовал упругое колебание постели, осевшей под весом Себастьена. Тот вложил ему в ладонь запотевший стакан и провел еще хранящей холод рукой по щеке и шее.

– Эй, хищница, не вздумай его обижать, – проворковал Себастьен.